— Ужас, конечно. А все равно жить надо.

Старший техннк-лейтенант молчит, и Васюков начинает бессонно бродить по залу, ступая меж­ду спящими, приглядывается то к одному, то к другому. Прислушивается. Думает и вспомина­ет. Через распахнутую дверь проходит в каби­нет, где на кушетке спит капитан и на составленных стульях конвоир. У окна сидит аресто­ванный Терещенко. Он устало поднимает голову.

— Тихо,— шепотом говорит Васюков.— Чего не спите?

— Не спится,— так же шепотом отвечает Те­рещенко.— Не до сна мне.

— Да, скверное у вас дело,— понимающе го­ворит Васюков, садясь на подоконник. За ок­ном едва брезжит рассвет.

— Хуже некуда.

— Судить вас будут?

— Судить, да.

— Как же это вы струсили?

Терещенко вздыхает и отвечает не сразу:

— Понимаешь, сам не пойму. Никогда со мной не было такого. Полтора года воюю. А тут... Как наперли они, ну и... Не выдержал. По­бежал. За мной бойцы. Ну и смяли нас.

— Как раз в самый конец войны?

— Вот, думаю, в этом все дело. Конец войны. Жить захотелось. И появилась надежда вы­жить. Вот и не выдержал.

— Теперь припаяют.

— Что делать,— разводит руками Терещенко.

Они недолго молчат, потом Васюков говорит счастливо:

— Просто не верится!.. Просто не верится, не­ужели жить будем? Неужели мы выжили? Ни­когда не думалось...

— А я думаю: почему я не погиб? Почему меня не убили под Курском? На Сандомирском плацдарме. Или еще где. Зачем было доживать до такого... позора?

— Выжили! Это ж так повезло! Такое сча­стье! Неужели теперь до старости жить бу­дем? — говорит о своем Васюков.

— И искупить вину невозможно. Поздно. Да­же в штрафную поздно. Вот положеньице!..

Переполненный своим счастьем Васюков бре­дет по анфиладе комнат, поднимается на второй этаж. Всюду тихо. В окнах светится первый рас­свет, Васюков счастлив и задумчив. Он выходит через распахнутую дверь на балкон, вдыхает утреннюю свежесть. Тихо дремлют рядом вер­шины лип с едва распустившимися листочка­ми, в полусотне шагов блестит река. Облокотись на перила, он смотрит на светлеющий закраек неба и вспоминает год сорок первый — гибель старшины Карпенко в окопе, подвиг Свиста. По­том переносится в сорок третий, и перед его взо­ром проходят лица бойцов-автоматчнков Чума­ка, Кривошеева, Шапы, лейтенанта Гриневнча и Ананьева, старшего лейтенанта в фуражке и мокрой плащ-палатке...

Светает. Матово блестит река, восточный берег ее, однако, весь погружен в тень. Не сразу до сознания Васюкова доходит смысл какого-то движения на той стороне; слышатся приглу­шенные звуки моторов. Но вот он видит, как в том месте, где находится брод, появляются три силуэта, они осторожно пробираются по воде к вилле. За ними тихо входит в реку колонна солдат с оружием.

Васюков настораживается, потом негромко окликает с балкона:

— Эй! Кто такие?

Люди в реке заметно обеспокоены, доносится какая-то команда, и струя трассирующей оче­реди с грохотом бьет в каменную стену виллы. Балкон осыпается штукатуркой, со звоном вы­летают стекла из балконной двери.

— Немцы!

Васюков стремглав скатывается с винтовой лестницы и, крикнув в зал «Немцы!», хватает чей-то автомат и опять бежит на балкон. Но пе­редние немцы уже достигли этого берега, в ре­ке целая колонна пехоты, и за ней спускаются к броду автомашины. Пулемет с той стороны открывает огонь по вилле.

Васюков из-за бетонного парапета балкона выпускает несколько торопливых очередей по броду, его пули с рассеиванием взбивают воду, несколько человек там падает. Но успевшие переправиться открывают с берега ураганный огонь по вилле.

Вилла тоже отвечает огнем. С первого этажа доносятся команды Ананьева: «К окнам! За­нять все окна! Огонь!»

На балкон к Васюкову прибегает конвоир трибунала с автоматом и несколькими дисками в сумке.

— Ложись! — кричит Васюков.

Крупнокалиберный пулемет с того берега на­чинает бить по фасаду, осыпая его щебенкой. Сам Васюков распластывается на бетонном по­лу балкона, рядом падает конвоир.

— Вот сволочи! Откуда они взялись? — гово­рит конвоир.

— Видно, на запад прорываются.

Когда очередь переносится на другое место, Васюков выглядывает через парапет и видит, что несколько машин с орудиями на прицепе уже на середине реки. Он бьет по ним длинной очередью, одна машина вспыхивает, разлив по воде огненные блики. По-видимому, обнаружив их на балконе, пулемет направляет на него весь поток трассирующих, и вскоре весь балкон то­нет в пыли. Щебень, крупные и мелкие куски бетона летят во все стороны, и вот уже в полу и в стенках парапета зияют крупные дыры. Когда пыль слегка сносит ветром, становится видно, как между старых деревьев парка пере­бегают эсэсовцы.

— Бей по тем! Не подпускай! — возбужденно кричит Васюков конвоиру, но тот лежит, уронив голову на автомат. Васюков переворачивает его и видит бледное, залитое кровью лицо.

— Не повезло... Эх, как не повезло нам...— говорит солдат и замирает.

Снова очередь крупнокалиберного крошит бе­тон, и Васюков стреляет в ответ. Потом, испу­гавшись. что долго здесь не удержится, броса­ется с балкона за дверь. На ходу он срывает с конвоира сумку с дисками и волочит ее за со­бой.

Снизу слышится густая стрельба, у входа рвутся гранаты, и Васюков по какой-то лестни­це бросается еще выше.

Запыхавшись, он взбирается на чердак с не­сколькими слуховыми окошками в массивной черепичной крыше, выглядывает на переправу. Часть эсэсовцев на этом берегу и возле виллы, другая часть схлынула с брода на ту сторону. Там же стоят автомобили, 2-3 из них горят ярким пламенем, развевая на ветру длинные хвосты чадного дыма. Васюков выпускает мет­кую очередь, и несколько эсэсовцев с брода, разбрызгивая воду, бегут назад. Остальные за­легают за деревьями парка.

В бое наступает заминка.

В зале не остается ничего от вчерашнего уюта, в окнах зияют дыры, потолок и стены густо побиты очередями, все засыпано битым стеклом и штукатуркой.

Босой Ананьев с автоматом в руке бросается от окна к окну, расставляя защитников виллы.

— Разведка, держи это окно! На твою лич­ную ответственность, Воробей, это. И на угол, на угол смотри...

— Петя, ты ж ранен! — бросается к майору Зина. Ананьев, размазав на лбу кровь, отмахи­вается.

— Да ерунда! Касательная. Ты береги пат­роны! Зина, береги патроны...

Зина размеренно стреляет из-за косяка из пис­толета.

В зал вбегает старик. Растерзанный вид его страшен. Воздевая кверху руки, старик в ужа­се восклицает:

— Майн гот! Майн гот! Майн либе вилла!..

— Вилла? Черт с ней, с твоей