Шрифт:
Закладка:
Шересков не внял уговорам старосты, но стал действовать точечно, на каждого ученика отдельно. Вёл с ними беседы, рассказывал что все беды от невежества, что если бы народ был образован, то не допустил бы к власти негодяев. Некоторые упоенно слушали, некоторые из последних сил держались, чтобы не зевнуть. Но ярче всех реагировал Яша, рассказы Петра Андреевича запускали в детской голове шестерни выдававшие один за одним вопросы:
– А как узнать, что новый правитель будет лучше старого? А если каждый станет образованней, то не станет ли он учёность свою применять лишь во благо себе? Как быть если кто-то учиться не захочет? И почему народ в неведении живёт? Почему мир устроен именно так? Откуда у барина богатство, если он только командует, а жилы рвут другие? Почему сильный слабого бьёт? За что солдаты грудь штыкам подставляют, если выгоды от сего никакой нет, ума то много не надо, чтобы жить хотеть?
Десятки вопросов сыпались на Шерескова и на все он отвечал в духе:
– Всё от необразованности! Образованный человек, с широкими взглядами всегда будет честен и справедлив.
Яша сомневался, но с учителем не спорил. Он понимал лишь одно, что о мире он практически ничего не знает. Вечерами, бродя с матерью по улице он рассказывал, о чём говорил Пётр Андреевич. Мария, после лекции о Спартаке, испугалась и на занятия ходить перестала невзирая на рукоприкладство мужа. С настороженностью она слушала истории сына. Многое было непонятным, но общий характер разговоров заставил её пойти к старосте. Семён Егорович решил, что другого выхода нет, кроме как срочно заменить учителя, дальше так продолжаться не могло. Он составил письмо с просьбой прислать вместо Петра Андреевича Шерескова другого педагога, аргументировав это тем, что последний ходит по замужним бабам, портит девок. Проступок неподсудный, но вполне достаточный для отзыва.
Ответ, на удивление Семёна Егоровича, пришёл через неделю. В письме указывалось, что никакого Петра Андреевича Шерескова к ним не направлялось, что учительствовать ехал Пётр Андреевич Шеремякин, но в дороге пропал. Далее следовало предписание не предпринимать никаких действий и дожидаться отряда жандармерии.
Тяжёлой была для старосты следующая неделя. Не зная, что и думать, не имея понятия как быть, он сказался больным, никого в дом не пускал, боясь проговорится или повести себя подозрительно.
Вечером постучали в окно. Староста, по обыкновению последних дней, подошёл и собирался посетовать на болезнь, но увидев его, потревоживший подбежал к двери и заскочил в дом.
– Семён Егорович, отряд конных в деревню въехал. Ох не к добру это, кажись! – запыхавшись тараторил женский голос.
– Дождались! Ох! Что будет не знаю! – ответил староста. – Веди ко мне.
Он сел на скамейку и стал дожидаться прибывших, нервно постукивая пальцами по столу.
В дом вошли трое. Бегло осмотрели небогатое убранство жилища, остановили взгляд на Семёне. Он встал, поклонился в пояс. Молодцеватого вида офицер, с завитыми усами, сел на скамейку.
– Ты староста?
– Я, Ваше благородие!
– Ты стало быть доложил, про учителя?
– Я, Ваше благородие!
– Рассказывай всё по порядку! Когда он прибыл, как представился? Вёл ли среди населения запретные разговоры?
Семён Егорович слегка вздрогнул при упоминании о запретных разговорах. "Видать не простого человека к нам занесло!" – подумал он.
Староста поведал всё, как было. О прибытии, о документе с размазанными буквами, о учениях, которые Шересков ведёт.
– Почему в записке сразу не указал, что имеют место запрещённые разговоры? – строго спросил офицер. – Покрываешь? На каторгу захотел, старик?
Семён Егорович, как отчитываемый мальчишка, понурив голову молчал.
– Оружие у него есть?
– Того не знаю. Не хвастался он этим, Ваше благородие!
– Ясно! Одевайся! Веди к нему.
По натоптанной тропинке шли четверо: впереди Семён Егорович, позади офицер и два жандарма. В дом Пелагеи староста, не стучась, вошёл первым, поклонился. Его толкнули в спину, насилу удержавшись, он оказался у печи. В дверях стояли жандармы с обнажёнными саблями. Пётр Андреевич, услышав шум, вышел из своего закутка. Он смиренно сел на табуретку, поняв что пришли за ним.
– Вы, изволили представиться, как некто Пётр Андреевич Шересков? – заговорил офицер, усевшись за стол.
– Да я.
– Ваши документы!
Шересков достал бумагу, подал её допрашивавшему. Офицер ознакомился, взглянул на Петра.
– Вам известен Пётр Андреевич Шеремякин?
– Нет. Впервые слышу.
– Допустим. Вы проводили с местным населением беседы на запрещённые темы? Читали им запрещённую литературу?
– Что вы считаете запрещёнными темами?
– Здесь вопросы задаю я! Отвечайте!
– Не было никаких разговоров. – смотря в пол ответил Пётр.
– Крестьяне утверждают обратное! Ну да пусть так. Вы знакомы с Летёхиным Павлом Сергеевичем?
Петра передёрнуло. Он с испугом посмотрел на офицера, на стоявших у выхода жандармов.
– Знакомы, я вас спрашиваю! – вновь прозвучал вопрос.
Шересков молчал, его лицо за мгновение словно похудело, кожа стала бледной, затряслись руки.
– Молчите? Так я сам отвечу. Вы и есть Летёхин! Не так ли? Осужденный на десять лет ссылки с запретом на чтение и переписку. Вам позволили добираться к месту отбывания наказания своим ходом. Вы же, судя по всему, воспользовались моментом, выяснили куда и зачем направляется ваш сосед, задушили несчастного и завладев его документами явились сюда, надеясь, что вас не найдут. Только фамилию спросить у Шеремякина забыли, а в документе она размыта, вот и представились Шересковым, авось пронесёт.
– Не убивал я его. – ответил Летёхин Павел Сергеевич. – Утром я проснулся и обнаружил, что он уже мёртв. Испугался, что обвинят меня в его смерти, забрал документы, вещи и убежал. Знал куда и зачем он ехал, а про фамилию и не думал, позже обнаружил, что размыты буквы.
– В таком случае, вы арестованы. Пятнадцать минут на сборы.
Арестованного погрузили в организованную подводу. Сидя в телеге Летёхин видел, как собираются местные. Лошади тронулись, люди пошли следом. Одни с ужасом, другие с насмешкой, третьи с безразличием смотрели на бывшего педагога. На выезде из деревни толпа остановилась, в первый
