По улице медленно проходили незнакомые девушки из других деревень, все в новых платочках, в штиблетах с резинкой, в толстых шерстяных чулках с цветными полосами, с жакетами на руках, хотя день был солнечный, жаркий. За ними шли гурьбой парни, тоже принаряженные - с шейными платками, в сапогах и даже в калошах. Мужики приходили в кумачовых рубашках, в пиджаках и фуражках. Они усаживались на бревна и закуривали. Поодаль от них собирались в кучу бабы.

До обеда гости вели себя степенно, ожидали, когда их начнут приглашать в избы. Без приглашения в избы заходили только попы, чтобы помазать крестами и получить за это гривенник или пятак. Вместе с попами ходили церковные сторожа, просвирни и просто нищие. Им тоже полагалась какая-нибудь подачка.

Мать совала кому яичко, кому кусок хлеба. «Ничего не жалеет для чужих людей!» - думал я и досадовал, что после праздника придется нам сидеть голодными.

Обойдя все избы, попы служили молебен в часовне. Часовня была маленькая, в нее заходили только первые в волости богачи. Простой народ собирался возле часовни. Тут после окончания молебна начиналась церемония: спировцы приглашали к обеду тех, кто пришел на праздник из других деревень.

Я ходил за отцом и матерью, смотрел, как они зазывают к себе гостей.

В толпе мужиков стоит давний приятель отца, Алеша Бабкин из деревни Шуринги. Отец подходит к нему, здоровается за руку и говорит:

- Алексей Григорьевич, милости прошу откушать хлеба и соли!

- Спасибо, Леонтий Егорович, сыт вот так? - Алеша Бабкин показывает рукой, что он сыт по горло. - Баба утром овсяных блинов напекла.

«Ну и врет же, плешивый! - думаю я. - Ничего он утром не ел, как и другие, чтобы побольше съесть в гостях». И меня злит, что отец кланяется ему:

- Будь другом, Алексей, не обижай отказом, ведь сам вчера ловил хариусов?

- Ну, коли так, то надо попробовать, хоть через. силу, - милостиво соглашается наконец Алеша Бабкин.

Мать пошла звать на обед свою старую подружку, Лукерью из деревни Глухой.

Лукерья пришла на праздник именно к нам, больше никто ее не позовет на обед, но она тоже церемонится - стоит поодаль с бабами и ждет особого приглашения.

- Здравствуй, Лукерья Тимофеевна! Милости прошу у меня пообедать?

- Ой, что ты, Васильевна! Какой там обед! Я только на минуту прибежала - ведь малое дитё осталось в зыбке.

- Что ты, Лукерья, бог с тобой! Как это с праздника уходить, не поевши, не попивши! Сделай милость - пойдем, не обижай меня. - И мать отвешивает своей подружке низкий поклон.

«И чего она ей кланяется? - злюсь я. - И без того ведь пойдет».

- Ладно уж. Только для тебя, Васильевна. Попробую твоего рыбника и побегу к дитяти, - говорит Лукерья.

Знаю я, как она побежит: просидит до вечера, пока все не будет съедено.

Наконец церемония возле часовни закончена, и начинается церемония за столом. Отец обходит с подносом усевшихся за стол гостей и угощает их водкой. На подносе - стаканы для мужчин и рюмки для женщин. Первый стакан - самому почетному гостю, Алеше Бабкину.

Любит Алеша выпить, однако отмахивается:

- Что ты, что ты, Леонтий Егорович! Да в таком стакане можно утонуть!

Приличие требует, чтобы хозяин просил и кланялся, а гость отказывался. Отец снова просит, и мать просит. Оба низко кланяются. Алеша, вздыхая, берет стакан, ставит его перед собой и ждет, пока отец и мать обнесут всех гостей. Долго ему приходится ждать: гостей много, и хозяевам каждого надо уговорить взять с подноса стакан или рюмку. Не терпится Алеше выпить, но он только облизывается.

Когда с подноса взята последняя рюмка, за столом все сразу оживают; перебивая друг друга, говорят:

- С праздничком, дорогие хозяева, Леонтий Егорович и Вера Васильевна! Дай бог вам жить хорошо, праздновать еще лучше и хороших гостей иметь полный стол!

Отец с матерью кланяются:

- Спасибо! Кушайте на здоровье!

Но церемония еще продолжается. Отпив по маленькому глотку, гости отодвигают от себя водку.

- Что-то не пьется сегодня, - говорит Алеша, чуть пригубив свой стакан.

- Как это можно - не пьется! Покорно прошу! - И отец с матерью опять отвешивают низкие поклоны, пока Алеша, благословясь, не возьмется за стакан.

Его примеру следуют все и на этот раз уже пьют до дна, а потом громко крякают.

Выпив, принимаются за рыбник. Рыбников много; начинают с трескового. Водка подается перед каждым рыбником, и церемоний при этом бывает все меньше и меньше. После второго стакана Алеша Бабкин запевает:

Как в двенадцатом году

Да объявил француз войну…

Все подхватывают песню. Поют разноголосо, стараясь перекричать друг друга, пока кто-нибудь не закашляется. Когда песня затихает, Алеша говорит:

- Не поется что-то…

- Песня, как колесо, требует смазки, - замечает дядя Михаила.

Старый солдат тоже любит выпить, но он ведет себя тихо, его за столом не заметно.

Отец спешит наполнить стаканы и рюмки: если гости за обедом не поют, обычай ставит это хозяевам в укор - значит, обед был плохой.

Выпив, снова все поют. Но теперь мужики поют уже одну песню - солдатскую, а бабы другую - божественную.

Алеша Бабкин, певший сначала громче всех, теперь поет тише. Чувствуя, что голос его слабеет, он старается помочь ему руками, размахивает ими все сильнее и сильнее, а потом начинает сникать, склоняет голову на стол. Вскоре он сползает со скамьи под стол и мирно укладывается там на полу.

Если Алеша Бабкин растянулся под столом, значит, праздник удался на славу, хозяева могут быть спокойны: никто их не укорит за обед.

Один рыбник съедается за другим, а я кручусь возле стола и жду, останется ли мне что-нибудь доесть. А может быть, кто-нибудь не допьет водку, оставит на донышке. И вдруг я замечаю поставленную кем-то на открытое окно почти полную рюмку. Она светится на солнце, манит меня к себе. Я выбегаю на улицу, подхожу к окну и, пользуясь тем, что отец занят гостями, хватаю рюмку и торопливо опрокидываю ее в рот. До чего же противна, горька эта нагретая на солнце водка! С трудом проглатываю ее и начинаю кашлять.

- Что, Васька, выпил? - спрашивает подбежавший ко мне Степка.

- Полную рюмку, - невесело хвастаюсь я.

- А