Шрифт:
Закладка:
Славный уголок
О, совсем не то, что могло бы представиться вашему злому воображению.
Заведение, прилавок которого тускнеет от прикосновения одних только трезвых или почти трезвых рук, но во всяком случае честных и воспитанных или хоть по видимости таковых. А что? Не редкость ли подобное местечко в нашем Париже?
Хозяин, высокий светлый блондин, радушно приветлив, но умеет выбирать вою публику. Одет почти всегда в светлое – прихоть блондина, вероятно. Никогда его не видали в вязаной фуфайке и это отпугивает местных шатунов.
Хозяйка, царственной красоты, сдержана и весела в пределах требуемого. Иногда ее ясное и открытое лицо принимает выражение равнодушия, быть может, насмешливого; но когда посетитель предлагает ей розу или смиренный пучок фиалок, она расцветает истинной радостью молодой женщины в цветах любящей сестер. Клетка с чирикающими канарейками каждое мгновение привлекает ее взгляд и возбуждает улыбку.
Хозяйская дочь – высокая девочка, бледная, но здоровая и умница, и проказница, и чертовски добрая.
Наконец династии приказчиков сменяются редко, что говорит в пользу этих молодых людей и всего заведения.
Среди служащих двое носили фамилию Папаль и имя президента.
Один из них живой, с рожицей уличного мальчишки и дикаря из Аннама, постоянно удивлял посетителей своими всегда лукавыми, но не слишком злыми глазами и «сногсшибательными» ответами, как говорится на здешнем, совсем особом наречии.
Другой, крепкий малый, с головой юного римского императора, более сдержанный, но на самом деле не меньший проказник, умел дразнить неосторожного, произнесшего некстати что-нибудь вроде: «Очень мило» или «Я живу в подвале», ловко повторяя время от времени этот оборот.
Словом, прекрасный состав служащих.
В числе отборных посетителей имеются поэты, одни такие лохматые, и другие, слишком лысые. Один из этих любимцев Аполлона поражает своим высоким, другой – своим низким ростом, еще иной – своими героическими жестами, все же вместе – жизнерадостностью наперекор щелчкам и неудачам.
В этом избранном обществе можно также видеть отставных судейских чиновников, гордых своей бедностью, военных, которым – черт возьми! – не советую наступать на мозоль, о нет! Что еще?
Иногда тесная дружба соединяет в задней комнате самые сливки этого общества и тогда-то начинается пение хором; а то скрипка смеется и стонет, или раздаются шутки, настолько же затейливые, как и безобидные, устраивается борьба и кулачные бои для смеха, но не на шутку, я вам ручаюсь.
Безумство? Пусть, но безумство милое, прелестное и которое стоит, пожалуй, не одной из известных нам мудростей.
Итак, да процветает на долгие годы драгоценное маленькое заведение на радость, на отдых и на утешение почтенным соседям.
Аминь!
Из окна
Окно моего друга не выходило на улицу, так что однажды прекрасным летним утром мы забавлялись, покуривая, наблюдением комичных интимных подробностей жизни, над которой мы господствовали с высоты третьего этажа. Среди разных забавных вещей на наших глазах рос маленький садик, состоявший из дорожки, единственного дерева и веревки для белья, на которой в то время в белом свете дня дымилась влажная простыня, казавшаяся нам грязной. Над маленькой беседкой, от которой нам была видна лишь плоская цинковая кровля, вертелась по ветру китайская фигурка из разноцветного железа и показывала язык, совершенно вылинявший под дождями нескольких лет и, хотя заржавевший, но блестящий как игла. Смешная фигурка, асфальт, окружавший подножие дерева и обильно унавоженные грядки, все это на минутку развеселило нас и мы уже говорили о мире забавного, в котором приятно было бы пожить без страха и без любви. Как вдруг из беседки вышел человек в бакенах, с обнаженной головой, во фраке, вынося таз с водой, в которой он вымыл руки. Вода стала розовой и мы еще больше смеялись, видя, как он, это чучело, низко-низко нагибаясь в дверях, вошел снова в беседку, чтобы почти тотчас же выйти из нее в клеенчатой шляпе и, с усилием поддерживая гроб, по-видимому, не пустой; еще один человек в такой же одежд и шляпе, обливаясь потом, подпирал другой конец гроба. Оба они двинулись по узкой дорожке между трельяжем; какая-то старуха в рубашке, плача, вылила таз на навозные грядки, а китайская фигурка, скрипя, высунула нам язык, хотя на этот раз у нас не было охоты смеяться над чем-либо иным, кроме этой жалкой человеческой жизни, у которой всегда найдется в запасе забавная шутка, и которая, как самый лучший актер, сумеет подготовить свои эффекты без излишней напыщенности.
Отель
Не классический отель, не отель, рифмующий с каприфолием. Нет. Речь идет об отеле современном, даже чересчур современном. О, классический отель, как он нам все-таки близок, несмотря ни на что!
Прошу извинения.
Итак, дело идет о виадуке. (Отчего так много добрых окрестных жителей говорят «акведук»? Не от сырости ли, весьма человеческой, колонн или от естественной – сводов?) Дело идет, повторяю, лишь о виадуке и его окрестностях – это и есть нужный нам отель.
Этот отель! Несмотря на гнусные доходные дома, возвышающиеся там подобно гусям, вытянувшим шею до терпимого предела этажей; несмотря на темные газовые рожки, на мостовую, до смешного непригодную, скользкую непозволительно, наперекор всем этим и другим неудобствам, надо любить эту окраину города, такую тихую.
Прежде всего он довольно красив, этот, вероятно, не имеющий равного себе в мире, виадук, головокружительно сворачивающий и бесконечно убегающий в обнаженное небо, немного дальше распахивая перед взором сквозь массивную изящность своих колонн восхитительную панораму Севра и Сен-Клу.
Правда, не совсем безупречен народ, который там копошится и как будто расположился на жительство.
Двусмысленные молодые люди, а женщины, так совсем недвусмысленные. Розовые и голубые галстуки, грязные шлейфы, слишком выпяченные назад турнюры и боле чем полагается выставленные напоказ груди, бесчисленное количество папирос и целый дождь кулачных ударов.
Отеческая полиция, я готов был сказать, братская.
Слышно, как в Пуэн-дю-Жур ревут веселые и печальные кафе-концерты, чаще веселые.
А вот дебаркадер. Офицерское кафе, где можно позавтракать. Белое с золотом. Немного провинциально. А сколько здесь выпивается абсента!
Железная дорога. Головокружительная лестница, ступеньки которой начинают выдалбливаться от множества ног.
Забавная вещь, этот подход поездов каждые семь минут или четверть часа, смотря по времени дня. Как они лязгают и скрипят при остановке. Новые тормоза, знаете ли. Можно подумать, что давят без помехи целую свору собак. Лестница так крута, что, кажется, будто путешественников втягивают наверх. Подъем долгий и высокий, как на колокольню.
Одиннадцать часов, толпа школьников приезжает и
