— Два угодья в нем, Эмма Марковна.

Оба угодья я узрела лишь на свадьбе, где была неофициальной посаженной матерью. Митенька пил не по-жениховски, но не икал, не ругался, не повышал голоса, не забывал имен новых знакомых. Я решила: случайность, первый раз в жизни дорвался до хороших вин. Правда, настойчивым шепотом убедила Лушку в эту ночь уложить его баиньки, а консумировать брак следующей ночью, на трезвое тело.

Заранее приняла меры, чтобы в этой истории не было очевидного мезальянса. Митенька взял в жены мещанку Лукерью Ивановну. Вольную Луша получила еще до обручения, записали ее в сословие, название которого позже станет обидным, а сейчас — обычное дело. У Митеньки-сироты не было родни ни чтобы отговорить от неравного брака, ни чтобы восхититься щедрым приданым.

Пригласили на свадьбу и начальника Дмитрия. Тот подарил охотничье ружье, собачий свисток и собачий арапник. По поводу последнего предмета заметил:

— А это — чтобы в семье был мир да лад.

К такому «мирдаладу» я относилась с особым скепсисом и потребовала уточнений.

— Не так поняли-с, Эмма Марковна, — с улыбкой пояснил начальник, когда мы отошли от стола. — Это Лукерье Иванне в руки, Митюшу держать в строгости. Как за обедом четвертую нальет, так в свисток, а к пятой потянется — тут уж и за плеточку.

Увы, похоже, Луша намека не поняла или робела. Митя оказался пьяницей. Как ни странно, именно женитьба превратила контролируемые запои в бессрочные оргии. Видно, я дала уж слишком богатое приданое и супруг стал меньше дорожить работой. Загулы, прогулы… Начальство узнало, что в Москве нужен канцелярист с таким замечательным почерком, решило сбагрить туда Дмитрия, тот и согласился.

И Луша согласилась. Навестила меня со Степой, сказала со вздохом:

— Жаль, видеться не будем, Эмма Марковна, да уж судьба такая. Я от вас отрезанный ломоть, теперь совсем отвалюсь. Простите, Эммарковна, никогда ваши милости не забуду.

Всплакнула. А уж как Лизонька рыдала в тот день… Да что Лизонька — Степа впервые заплакал на моих глазах. Да и я еле сдержалась.

Обычно детки-погодки дружат в шалостях. У Степы и Лизы были распределены роли: Лизонька шалила, Степка ее удерживал. Конечно же, они ссорились, Лизонька дулась, ее друг — никогда. Наоборот, каждую истерику встречал спокойствием. Но не ледяным, а теплым, дружеским, поглощающим нервический всплеск. Так что Лиза успокаивалась незаметно для себя.

В тот вечер не смогла.

— Степочка, как же я без тебя буду⁈ А ты без меня? Без нас, без маменьки⁈

— Что вы, Лизонька. Маменька меня в обиду не даст, и Дмитрий Никитич не обидят. Они, — Степа понизил голос, — даже когда выпьют, с маменькой учтивы, а со мной добры.

Дочку это, конечно, не успокоило. Она теряла самого большого друга.

* * *

Степка был для Лизы не просто братцем-приятелем. Благодаря ему она с самых малых лет поняла, что крепостной может быть и умней барчука, и добрей, и спокойней. Просто лучше.

Дочка ощущала это с малых лет. Очень удивлялась, что Степу не берут к соседям-помещикам, а гости-барчуки не хотят с ним играть, обзывают «мужиком» и «свинопасом». Однажды даже подралась с мальчишкой на пару лет старше, обозвала «свиньей». Кстати, побила, а его маманю чуть не хватил удар, когда я твердо сказала: дочку не накажу.

Лет в пять Лизонька вместо вечерней сказки попросила меня:

— Маменька, расскажи, откуда взялись крепостные. Почему механик Генрих работает у тебя за деньги и может уйти, а другие люди не могут?

Да уж… Проще рассказать, откуда дети берутся. Тем более до этого возраста Лизоньке расти и расти, а так она уже сейчас маленькая барыня среди подневольной обслуги.

И я рассказала, как когда-то на южные рубежи России нападали ордынцы, сжигали села, уводили людей в настоящее рабство, в гаремы и на галеры. О гаремных евнухах и том, как пополнялась капелла в Ватикане, говорить не стала. Дворяне, или, как их тогда называли, боярские дети, были обязаны служить в армии и на границе, отражать набеги. Чтобы они не думали о пропитании, им давали села с крестьянами. Крестьянин не мог уйти из поместья, но и дворянин — с царской службы. Пояснила кратко про Юрьев день: сначала был, а потом «вот тебе, бабушка…».

Потом Россия стала империей, дворяне получили личную вольность, но крепостное право осталось. По привычке, объяснила я, и Лиза кивнула — понимала значение слова.

— Во многих странах было так же, но теперь почти везде крепостных нет, — сказала я. — В России их тоже не будет, мы до этих времен доживем. А пока помещики, если уважают себя, должны уважать крепостных. Обращаться с ними как со свободными работниками. Учиться жить так, словно все вокруг свободны.

— Маменька, но почему и Щетинины, и Барановы, и Берги, да почти все остальные соседи, мужиков не уважают? — удивилась Лизонька.

— Для тебя это ничего не значит. Иногда дети разоряют птичьи гнезда. Если другие это делают, ты же сама так не сделаешь?

Лизонька кивнула. И с этой поры была так вежлива с горничными и конюхами, что Павловна удивленно кряхтела.

* * *

Степка, самый умный крепостной из Лизонькиного окружения, правда уже бывший, уехал в Москву с маменькой и отчимом. И затерялся вместе с семьей. Сколько раз я ругала себя, что не оставила мальчишку… Точнее, не попросила Лушу его оставить. Парень — умница, спокойный лидер в любой компании. Если таким сохранился бы к юности, стал бы одним из лучших моих менеджеров.

А теперь непонятно что с ним. Года три приходили письма от Луши, писанные Степиной рукой. Умеренно жаловалась: муж поначалу держался, потом запил, уволили. Совсем не опустился, почерк сохранился, пишет прошения за два пятака: один семье на хлеб, другой на водку.

Показалось или нет, но письма проходили Степину цензуру: ни слез, ни жалоб. Ведь не попросишь: «Заберите меня от мужа». Пару раз мой приказчик посещал семью, передавал в руки Луше вспоможение. По его отчету поняла: жизнь у них — ужас. Но не «ужас-ужас-ужас».

Вот только в нынешнюю поездку Лушиной семьи по адресу не оказалось. Я, будто чувствовала, навестила в самый ранний час, без Лизоньки. В доме новые жильцы, прежние съехали в Рождественский пост. Куда — неведомо. Судя по отзывам соседей, явно в поисках жилья подешевле.

Я соврала дочке, что с Лушей, Степой и их непутевым отцом все в порядке,