С таким ответом Фёдор Павлович не согласился и вызвал сына. Алёша обрадовался отцу, они расцеловались. Встретились совсем не так, как расставались. Алёша принял приглашение пообедать в ресторане. Фёдор Павлович заказал роскошный стол в «Континентале» на Театральной площади. Алёша ел и пил с видимым удовольствием, соскучился по хорошей пище, доводам отца не возражал, согласно кивал. Фёдор Павлович спросил напрямик: не пора ли вернуться? Алёша смирно ответил, что решения своего не изменит.

Новая попытка была предпринята на другой день. Фёдор Павлович выложил безумные деньги, но достал билеты на «Снегурочку» в Большой театр, помня любовь сына к музыке. Алёша дремал в кресле, музыку не слушал, будто потерял вкус к оперному пению. Вполне недурно исполненному.

В панике Фёдор Павлович удумал свозить Алёшу в весёлый дом, какими славилась Москва. Мужчина молодой, кровь кипит: прочувствует, от каких удовольствий придётся отказаться. Но вовремя одумался. Только хуже будет.

Как бывает, когда кажется, что выхода нет, выход нашёлся. Такой ясный и простой, что нельзя не попробовать. Фёдора Павловича осенила идея, которая должна была решить дело. Или погубить окончательно.

Утром 16 января Фёдор Павлович приказал Ивану с Митей собираться. Пешком дойдут, тут поблизости, он привезёт Алёшу.

Последним шансом должен был стать каток Зоологического сада. Как известно, граф Толстой здесь устроил встречу влюблённого Левина и юной Китти [8]. С тех пор ничего не изменилось: на катке по-прежнему собиралось исключительно приличное общество. Не то что на катке Патриарших прудов, где голытьба катается и студенты.

Фёдор Павлович вылез из пролётки, осмотрелся. Погода солнечная, лёд искрился, публики не слишком много – можно разогнаться вволю, показать скорость, как любил Алёша. Сын проявлял способности конькобежца [9], мог стать чемпионом в фигурной езде на льду, как считал отец. Глупости про бег на скорость он приказал сыну выкинуть из головы раз и навсегда: никакого изящества фигурной езды, бежишь, как лошадь. Пусть другие в этом упражняются, только не его сын.

За вход на каток содрали безумные пять рублей. Симке на льду делать нечего: прислуге кататься не разрешалось, их место на берегу. Фёдор Павлович выдал Алёше новенькие «Яхт-спорт» [10], которые прихватил на всякий случай, сам же предпочитал надёжные «Галифаксы» [11]. Мужчины разошлись по комнатам для переодеваний, которые были устроены в большом деревянном домике-тереме в стиле «а ля рюс».

Фёдор Павлович нацепил ботинки с навинченными коньками, снял пальто на медвежьем меху, надел короткую тужурку, отороченную мерлушкой, и шапочку-кубанку, подготовил сигару. Глянув на себя в зеркало, нашёл вид, достойный столичного конькобежца. И вышел на лёд.

Выскочил Иван и укатил, будто убегал от нравоучений. Митя осторожно ступил на лёд, неторопливо заложил широкий круг. Наконец, вышел Алёша. По льду Юсупова сада он кружил красавцем. Нынче его спортивную фигуру скрывала мешковатая куртка и широкие штаны, подвязанные снизу верёвочками. На голове торчала фуражка-московка. Выглядел Алёша по-деревенски.

Тем не менее Фёдор Павлович обнял сына:

– Какая радость кататься по льду. Невероятное чувство свободы и счастья.

Алёша улыбнулся, но промолчал. Оттолкнулся и поехал. Даже в простецкой одежде было видно истинного конькобежца. Фёдор Павлович невольно залюбовался, глядя, как Алёша, разгоняясь, скользит голландским шагом. Мог бы превзойти великого Паншина, который разумно оставил бег на скорость, чтобы взять все чемпионские звания в фигурном катании. Вот с кого надо брать пример. Ну и знаменитого Панина, новую звезду, тоже переплюнул бы.

Каток большой, Алёша умчался быстро и далеко. Не став мешать сыну, Фёдор Павлович поручился на милость судьбы. Он давно не участвовал в соревнованиях, катался для собственного удовольствия. Скольжение наполняло душу покоем.

Со столичным шиком зажав в зубах сигару, Фёдор Павлович покатился, заведя руки за спину, держа спину прямо. Он сохранил идеальную фигуру, которая много значит в фигурном катании, и отмечал, с какой завистью поглядывают на него московские недотёпы. Куда им тягаться, катаются в пальто и меховых шапках. Дикари, право слово. А ещё высшее общество.

Сделав три круга, Фёдор Павлович огляделся, чтобы найти Алёшу. И невольно притормозил. В середине льда он заметил нечто чудесное.

6

18 января 1899 года, понедельник

Из дверей полицейского дома Казанской части вышел самый обычный господин. Проходившая мимо барышня, глянув на него украдкой, отчего-то улыбнулась и не смогла сразу спрятать взгляд, как требуют приличия. Она испытала нечто вроде магнитного притяжения, которому трудно противиться. Не она одна это испытала.

В сущности, молодой человек, которому до тридцати оставалась парочка лет, не был красавцем, не был изысканно-вежлив, не знал светской любезности, ничем не походил на моншера, жуира, вивьера или пьшюта [12], которые только и делают, что угождают дамам. Напротив, с женщинами держался подчёркнуто сухо, холодно и даже отстранённо. Однако дамы и особенно барышни тянулись к этому магниту, как стальные иголочки.

Ведь ничего особенного в нём не было. Росту обычного, в фигуре ничего элегантного, смахивает на мишку с крепкой шеей. Что в нём находили барышни? Быть может, сердечки привлекал русый вихор, непослушно падавший на лоб? Кто знает… Или роскошные усы воронёного отлива? Быть может… Или особый магнетический взгляд, проникавший в душу? Трудно сказать, мы не барышни.

А быть может, особая энергия силы, надёжности и чести, которую не объяснить, но каждая женщина ищет её в мужчине. Найти не может, а потому соглашается на то, что имеется. Потом жалеет всю жизнь. Быть может, все это выдумки, секрет прост: барышни чуяли неженатого мужчину и считали своим долгом исправить несовершенство мира. Впрочем, особо чуткие натуры могли уловить огромный нерастраченный запас любви, скрытый под холодной оболочкой. Или угадать, сколько горя и разочарований пережил этот молодой мужчина.

Что-то мы заболтались. Прохожая барышня давно удалилась. Господин, привлёкший её внимание, пожал руку городовому, дежурившему у дверей, свернул с Офицерской улицы в Львиный переулок, чтобы перейти мостик, перекинутый через Екатерининский канал.

Он направлялся домой после службы.

Присутственный день был окончен. Чиновник сыскной полиции исполнил свои обязанности. Переписал бумаги. Составил справки о происшествиях. Подал запросы в полицейские участки. Провёл допросы пойманных беглых. Подписал протоколы. Спокойная бумажная работа. Государственное жалованье, доплачивают квартирные, дровяные и разъездные, в год выходит около тысячи трёхсот рублей. Не слишком много, но жить можно. Жить честно. Не марать руки. Любой чиновник мечтает о таком житье. С добавлением взяток, разумеется. Как же без них.

Всё было размеренно и стабильно. Последние три недели Ванзаров жил чудесной жизнью. Начальник сыска, статский советник Шереметьевский, его не трогал, коллеги-чиновники