спустилась на причал. Я приподнял цилиндр и слегка поклонился из толпы. Вера зарделась, лицо ее ожило. Я не мог оторвать от нее взгляда и еле посмотрел на шедшего подле Командора. Тот важно кивал встречающим офицерам.

Потом я часа два простоял за узловатым вязом, от которого хорошо виден комендантский дом, где разместили Олениных. Вот подали коляску, выстроился казачий конвой. Спустился генерал в походной фуражке, денщик нес за ним вализу. В окне бельэтажа показалась Вера, помахала рукой, и ее супруг отправился в свою инспекцию, откуда бог даст скоро не вернется.

Вера стояла, оглядывая плац. Я шагнул из своего укрытия. Она кивнула. Еще четверть часа спустя Вера вышла под кружевным зонтиком — октябрьское солнце светило ярко, словно в отместку долгой непогоде. Служанка несла сложенным второй зонтик, дождевой. Это очень в духе Анисьи, она ясному небу доверяет не больше, чем людям. Анисья — Максимо в юбке. Не столько служанка, сколько дуэнья, неразлучная с Верой чуть не с младенчества. Заботливая, ворчливая, деспотичная, Анисья предана своей подопечной всей душой.

За углом я догнал их.

— Явился, черт, — приветствовала меня суровая матрона. Она считает меня посланцем Лукавого, грозящим Вере гибелью, но не выдаст тайн госпожи и под пыткой.

Вера, как всегда, одарила меня волшебной улыбкой, одновременно ее глаза увлажнились от слез. Мы шли в шаге друг от друга, будто светские знакомые. Вера беспрестанно говорила своим милым грудным голосом.

— Я скверная, гадкая женщина, — начала она так, будто мы только что расстались. Как-то она призналась, что постоянно ведет со мною внутреннюю беседу, даже когда я далеко. — Бог меня накажет за это. Чем безупречней ведет себя бедный Дмитрий, тем больше он мне отвратителен. Мне невыносим его голос, его ласковый взгляд, его готовность предугадывать все мои желания — в то время как я желаю только одного: быть подальше от него и поближе к вам. Сейчас, перед расставаньем, он сделал мне подарок, который, по его разумению, должен меня порадовать. В Симферополе он от кого-то услышал, что законодательница мод княжна Лиговская завела обычай печатать на cartes-de-visite одну только свою фамилию, и это считается в большом свете чрезвычайно en vogue17. И вот муж тайком отправил в здешнюю военную типографию наказ изготовить для меня карточки, чтобы я по прибытии в Пятигорск поразила тамошнее общество своей столичностью. Полюбуйтесь.

Она протянула картонку, на которой золотыми буквами было напечатано «Olenina».

— Очень мило.

— Я и сама знаю, что мило. Но первая моя мысль была: да, да, я — оленúна, я охотничий трофей, я подстреленное животное. И меня охватило чувство ненависти к бедному, ни в чем не повинному мужу…

Мы вышли из крепости и спустились в травянистый ров, закрытый как от солнечных лучей, так и от чужих глаз.

Я постелил на землю свой суконный redingote. Мы сели рядом. Анисья осталась наверху сторожить наше уединение. Было жарко, Вера поминутно вытирала платком свое премило вспотевшее личико, и платок в конце концов вымок. Я развязал шейный cravate и протянул ей, заодно пустив под рубашку немного прохлады.

Вера прижала cravate к лицу, вдыхая мой запах. Этот жест взволновал меня больше любых страстных признаний.

— У вас крест? — Ее глаза были устремлены на мою открывшуюся грудь. — Вот уж не думала, что вы набожны.

Я вытянул за цепочку медальон.

— Не крест. Семейная реликвия Сандовалей. Передается от отца старшему сыну скоро уж два с половиной столетья. Поскольку обзаводиться детьми я не собираюсь, на мне эта традиция и закончится.

— Какая тонкая работа, — восхитилась Вера медальоном. Он и в самом деле хорош, его двести лет назад изготовил из красного мексиканского золота знаменитый придворный ювелир Реверте. — А что внутри?

— Вы будете разочарованы. Как это часто бывает со священными реликвиями, рака намного драгоценней содержимого.

Я расстегнул замочек и вынул мой Media-Peso18.

— Половинка серебряной монеты? — удивилась Вера. — А почему ее край так странно зазубрен?

— Это семейная легенда.

— Расскажите!

— Мне жалко тратить на это время. Я хочу слушать ваш голос, а не свой, — ответил я.

— Времени больше и нет. — Вера поднялась. — Я должна вернуться, комендант ждет меня к обеду. Хотите ли вы увидеть меня сегодня еще?

— Вы спрашиваете!

— Тогда вот вам задание. Я приду сюда вновь как только смогу, а вы, чтоб не скучать, напишите на страничках вашей тетрадки про реликвию. После вырвете и отдадите мне. Такого рода письмо я смогу хранить без опаски.

Она ушла, а я коротаю время за дневником и сейчас с новой странички приступлю к исполнению полученного заданья.

Alors19.

ЗАКЛЯТЬЕ САНДОВАЛЕЙ

Основатель нашего рода Франсиско Гомес де Сандоваль-и-Рохас прежде чем стать главным министром, герцогом Лерма и прочее, был бездельник, томившийся скукой и в поисках спасения от нее пускавшийся во всяческие эскапады. Такие субъекты, подобные пресловутой loose cannon20, чаще всего и достигают величия, если не свернут себе по дороге к нему шею.

Однажды, задолго до величия, дон Франсиско — ему в ту пору было лет двадцать пять — оказался в Венеции, где он проигрался в пух и прах, сохранив из всего имущества одну только шпагу. Будучи истинным католиком, то есть свято веря в силу молитвы, он обратился со страстным молением к Святому Марку, покровителю плавучего града, о спасении от позора долговой ямы. И что же? В опустевшем, казалось, кошеле вдруг сыскалась серебряная монета — песо в восемь реалов, чудом уцелевшая при игре.

Воодушевленный этим знаком, дон Франсиско, конечно же, сызнова направился в дом греха, уверенный, что при столь явном покровительстве небес сумеет повернуть Фортуну в свою