только бутылками, это мне много…

Мельников молча поделился.

Спасибо, все, все! Что с вами? У вас такое лицо…

М е л ь н и к о в. Какое?

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Чужое.

М е л ь н и к о в (язвительно). Это для конспирации!

Пьют кефир.

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Смешно об этом думать, конечно… но та ворона могла бы жить и жить… Они чуть ли не двести лет живут в среднем!

М е л ь н и к о в. А вы про белых ворон не узнавали? Эти — наверняка меньше… Ну, а сколько живет школьный учитель? В среднем?

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Ну вот! Я ерунду болтаю, чтоб вы отключились, развеялись… а вы — сразу в дебри такие…

М е л ь н и к о в. Кефир у вас на щеке. И даже на переносице.

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Фу-ты… платок в сумке, сумка — в учительской.

М е л ь н и к о в (неожиданно резко). Антонина! Бумажные салфетки появятся когда-нибудь? После еды дети берутся жирными лапами за тетради и книги!

Г о л о с  б у ф е т ч и ц ы. Чего-чего? Я, Илья Семенович, бумажным комбинатом не заведую, — это вы там кричите. И ничего такого жирного в ассортименте я не держу… Пирожки эти? А вы их пробовали?

М е л ь н и к о в (рассмеялся). Самое прелестное — что все правы вокруг! Поговорите с Пиночетом — и откроется, что он невинен, что сердце у него нежное, что с гражданами он строг только для их же пользы…

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Никак не привыкну к этим вашим… перескокам.

Потом они оба стояли у двери 9-го «В». Наташа подсмотрела темы на доске.

«Мое представление о счастье»… Надо же!

М е л ь н и к о в. Пустозвонство. И под это у меня отобрали урок.

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Вам жалко?

М е л ь н и к о в. Что? Жалко, да. Что не два.

Пауза.

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Нам она таких тем не давала, мы писали все больше про «типичных представителей»… Не понимаю, как это им удается объяснить — счастье! Все равно что прикнопить к стене солнечный зайчик…

М е л ь н и к о в. Никаких зайчиков, Наталья Сергеевна. Все напишут, что счастье в труде.

Выглянула  С в е т л а н а  М и х а й л о в н а, сперва увидела одного Мельникова — Наташа отпрянула.

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Может быть, зайдете? (Заметила Наташу.) Ах, пардон! А я-то подумала, что наш Илья Семенович скучает… (Скрылась в классе.)

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а (с неловкостью). Мне еще нужно приготовить новую лексику там, на доске…

М е л ь н и к о в. Тем лучше, идите. А то у вас взгляд такой… будто вы слушаете мой пульс и он вам не нравится. Зря: пульс мировой!

Наташа ушла. Появляется женщина с изможденным лицом — это  Л е в и к о в а.

А, кого я вижу…

Л е в и к о в а. Здравствуйте, Илья Семенович, миленький…

М е л ь н и к о в. Здравствуйте, товарищ Левикова. Вы ко мне?

Л е в и к о в а. К вам, опять к вам.

М е л ь н и к о в. А зачем?

Л е в и к о в а. Ну как же «зачем», Илья Семенович? Было б незачем — я б вас не беспокоила и с работы бы не отпрашивалась…

М е л ь н и к о в. Вот вы уже носовой платок достали! Не плакать надо передо мной, товарищ Левикова, а больше заниматься сыном.

Л е в и к о в а. Это правильно, это очень правильно. Но вчера-то вы опять его вызывали?

М е л ь н и к о в. Садитесь, но, чур, не плакать.

Л е в и к о в а. Да я постою. Вызывали, значит?

М е л ь н и к о в. Садитесь — постою я.

Она села.

Вызывал я вашего Вову. И он сообщил нам знаете что? Что Герцен уехал за границу готовить Великую Октябрьскую революцию вместе с Марксом!

Л е в и к о в а. Не выучил, да?

М е л ь н и к о в. Хуже! Неразбериха в голове отчаянная.

Л е в и к о в а. Разберет! Дома я покажу ему… революцию! И заграницу покажу… Все как миленький разберет!

М е л ь н и к о в. Оплеух надаете? Это не метод, от этого никто еще не умнел.

Л е в и к о в а. Мы методов этих не знаем… Стало быть, как же, Илья Семенович? Нам ведь никак нельзя оставаться с единицей, я уже вам говорила… Выгонят его с единицей из Дома пионеров, из этого ансамбля, а он там так хорошо приладился! Большие способности, говорят. Выгонят — и куда он пойдет? Вот вы сами подумайте… Обратно по подъездам отираться, газеты в почтовых ящиках поджигать?

М е л ь н и к о в. Да не ставил я единицу! Стоит одна тройка вымученная… и много точек.

Л е в и к о в а. Вот спасибо-то! Уж такое вам спасибо…

М е л ь н и к о в (загнанно). Да нельзя за это благодарить, стыдно! Вы мне лишний раз напоминаете, что я лгу ради вас!

Л е в и к о в а. Не ради меня, нет…

М е л ь н и к о в. Ну, значит, ради себя: чтобы избавить себя от всхлипов ваших… У Вовы способности танцора открылись — и распрекрасно, но зачем же он тогда мается здесь? Здесь ему не ноги упражнять надо, а память и речь, и вы это знаете!

Л е в и к о в а. Память? Память — это верно, плохая… И речь… А вы бы спросили, Илья Семенович, почему это? Может, у него отец потомственный алкоголик? Может, парнишка мой до полутора лет головку не держал… и все говорили, что не выживет? До сих пор во дворе «доходягой» его дразнят! (Она испугалась взрыва своей откровенности.) Извините… Не надо было говорить, вы все правильно указали. Пойду. И которая по-русскому тоже говорит: речь и память… И по физике…

Левикова уходит.

А Мельникову послышался мальчишеский голос, напевающий песенку насмешливо-обвинительного содержания:

Будет воду мне мутить

Смутное созданье.

Если ты рожден светить

Прекрати блужданье!

Если ты рожден блуждать —

Прекрати свеченье!

Что еще за мода — лгать

В виде излученья?

Кто мог это петь здесь, сейчас, во время урока, обращаясь персонально к нему? Вздор, никто. Слуховая галлюцинация? Можно и так считать…

А 9-й класс «В» писал сочинение. Одной из первых работу сдала  О г а р ы ш е в а  Н а д я; листки ее не по-хорошему изумили  С в е т л а н у  М и х а й л о в н у, которая пытается объясниться с Надей, не привлекая внимания остальных.

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Надюша… золотце мое самоварное! Ты понимаешь, что ты написала? Ты себе отчет отдаешь? Я всегда за искренность, ты знаешь… потому и предложила такую тему… Но что за мечты в твоем возрасте, ты раскинь мозгами-то!

О г а р ы ш е в а. Я, Светлана Михайловна, думала… что вы… Я дура, Светлана Михайловна! Какая же я дура…

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Это печально, но все-таки лучше, чем испорченность…

Ч е р е в и ч к и н а. А чего ты написала, Надь?

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Ну не хватало только зачитывать это вслух! В чем дело, друзья? Почему не работаем?

Р и т а. А вдруг мы все, как Огарышева, пишем неправильно? Лучше уж тогда прочесть…

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Ты, Рита, не так наивна, чтобы такое высказать черным по белому, а остальным оно и в голову не придет…

С ы р о м я т н и к о в (с обидой). Даже мне? Мне может и похуже прийти!

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Оживился! Без тебя нам не разобраться никак! Тихо все!

О г а р ы ш е в а. Отдайте мне сочинение, Светлана Михайловна…

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Вот, правильно. Возьми и порви, я разрешаю. И попробуй написать о Катерине — может быть, успеешь, хотя бы тезисно… И больше