Шрифт:
Закладка:
В марте 1942 г., будучи в Казани, Янку Купалу навестил Якуб Колас. Там, в Печищах, побывал у Я. Купалы и Кузьма Чорный. «Свои душу и сердце, всего себя Купала отдавал борьбе с ненавистным врагом. Он был одним из деятелей Славянского комитета, одним из организаторов Первого Всеславянского митинга. Преодолевая свои физические недомогания, он отдавался деятельности великого гражданина, он видел, что его слова ждет народ поднявшийся на врага. Он неустанно следил за деятельностью белорусских партизан, полнился ясной радостью от каждой победы Красной Армии и ждал того счастливого дня, когда белорусская земля будет очищена от фашистского нашествия»,— вспоминал позднее автор «Земли» и «Третьего поколения».
Творческая активность Купалы этого времени отмечена не только стихотворениями («Беларускім партызанам», «Грабежнік», «Паўстаў народ» «Хлопчык і лётчык на вайне», «Зноў будзем шчасце мець і долю»), но и целым рядом статей, ставших классикой не только белорусской, но и всей советской публицистики,— они помещались на страницах «Правды», «Известий», «Красной звезды». Купала принимал участие в научной сессий АН БССР, на которой сделал доклад «Отечественная война и белорусская интеллигенция», выступал на радиомитинге представителей белорусского народа в Казани. Выходили и его книги — «От сердца», XЛ, 1941, «Стихи о Родине», ХЛ, 1942, «Избранное», ДЛ, 1942, «Народ-мститель», 1942 и другие.
Телефонная, почтовая да и иная связь между Москвой и Казанью была тогда не на высоте — шла война. Потерпев поражение под Москвой, враг рвался к Волге. Купала был не очень здоров, часто болел. Надо было серьезно лечиться. К тому же приближалось шестидесятилетие. Отмечать его или нет? И Янка Купала решает не отказываться от очередного вызова его в Москву — едет. Директор мельзавода И. Я. Наякшин пишет:
«В моей памяти четко запечатлелся день его отъезда в Москву. Иван Доминикович был в прекрасном настроении, пригласил меня к себе на обед. Около двух часов дня я проводил его вместе с товарищем Горевым, тогдашним президентом Белорусской Академии наук, к лодке, на которой им предстояло перебраться на пароход «Волгарь». Пошел небольшой дождик.
Я снял с себя плащ и передал Ивану Доминиковичу. Лодка отчалила. Я стоял на берегу и наблюдал, как они потихоньку отплывали. Иван Доминикович помахал мне на прощание рукой…»
18 июня 1942 года Купала приехал в Москву.
«Я встретился с ним в этот день за дружеским столом, который был устроен в честь его приезда белорусскими писателями в гостинице «Москва»,— рассказывает в своих воспоминаниях М. Машара.— Было шумно к весело. Иван Доминикович расспрашивал о новостях и известиях с Родины. Жаловался на боль в левой руке. Говорил, что собирается серьезно подлечиться».
До 28 июня, когда Купалы не стало, оставалось 10 дней. Что Купала делал в эти дни, с кем встречался, кому что писал, говорил?
Уже на второй день по приезде в Москву, 19 июня, он послал письмо жене, Владиславе Францевне, в Казань, а точнее — в Печищи. «Дорогая Владка,— писал он.— Доехал хорошо. Задержался в гост. «Москва» временно у т. Крупени. Сегодня обещают дать отдельный номер. Сегодня пойду по делам в издательства, к врачу и т. д.
Передай мои самые искренние и сердечные соболезнования Наякшиным в их огромном несчастье (в семье Наякшиных умер восемнадцатилетний сын — студент одного из казанских институтов.— Б. С.). Как только получу номер, дам телеграмму для адреса. Видел Лынькова, Кузьму, Крапиву.
Бывай здорова, т. Чижевич меня подгоняет, так как спешит на поезд.
Целую. Твой Янка».
В Москве в эти июньские дни Янку Купалу видели многие, многие встречались, разговаривали. Вот выдержки из воспоминаний некоторых близких ему людей.
А. Караваева:
«Приехав с Урала в июне 1942 года, я на другой же день увидела Янку Купалу в Союзе писателей.
В те грозные дни редко кто вслух удивлялся: «Ах, как вы изменились!» — наивно и совсем ни к чему было это замечать: все изменились, пожелтели, похудели, до времени постарели.
И на Иване Доминиковиче его темный костюм сидел более чем мешковато, появилась и в движениях какая-то медлительность. В русых волосах поблескивала седина, лицо осунулось, резкие морщины пролегли на лбу, вдоль щек, в уголках рта, вокруг запавших глаз, только во взгляде их светилась знакомая, задумчиво-мудрая улыбка.
Иван Доминикович несколькими днями раньше меня приехал из Казани.
— А о работе друзей мы знаем со страниц «Правды», и как хорошо, что черная беда не сломила людей, наша литература и на фронтах бьется и в тылу работает,— говорил он с удовлетворением».
А. Караваева рассказала Купале о том, какую известность приобрело его стихотворение «Беларускім партызанам», которое она слышала и по радио, и в исполнении разных артистов. Вспомнила, как его читали в госпитале в Свердловске раненые бойцы. Купала был этим очень обрадован.
«— Передайте им всем спасибо от всего сердца! — сказал Купала растроганным голосом, потом коротко добавил, что эти стихи сразу «пошли по адресу» — к белорусским партизанам.
…Янка Купала заговорил о Казани, о Волге.
— Прекрасная, величавая река… Пейзажи чудесные… а закаты и восходы над этими просторами — красота какая!.. Теплоходы плывут, как гигантские лебеди,— залюбуешься! — рассказывал он и вдруг смущенно усмехнулся: — А ты вспоминаешь нашу скромную Свислочь или Птичь… вспомнишь какой-нибудь лесок с болотцем, тропинку в поле… Родные места вспомнишь, где жизнь прошла… ну, и…
— Увидите, всё увидите, дорогой Иван Доминикович!
— Скорее бы только…»
А. Караваева повествует далее, как однажды тоже в Союзе писателей она в группке людей, собравшихся вокруг литераторов, которые были военными корреспондентами и рассказывали о событиях на фронте, увидела Янку Купалу. Были упомянуты успешные действия белорусских партизан в пункте В., пункте О»…
«— Витебск, Орша! — вдруг одним дыханием произнес Купала, и лицо его вспыхнуло взволнованным румянцем.
Все оглянулись, и кто-то осторожно сказал:
— Нет, Иван Доминикович, это просто условные обозначения… Витебск и Орша еще впереди.
Янка Купала вздрогнул, понимающе кивнул, румянец его мгновенно погас, лицо осунулось, а глаза потемнели как бы от приступа жесточайшей тоски и боли…
Как
