Только когда «Сомов» закачался на тихой воде, я понял, каким усилием воли  Мастер сдерживал себя и других всю эту неделю, обеспечивая спокойную работу. Мы отдали буксир ледокола, своим ходом вышли на рейд и отдали якорь.

Дело было сделано.

На другой день заштормило, но «Сомову» шторм уже был не страшен.

Меня высадили на берег, где капитан порта Амдерма Валера Колесник подарил мне этот вымпел и поставил свой автограф на обороте.

Я стоял в аэропорту в теплой компании провожающих, когда объявили регистрацию пассажиров и досмотр багажа. Я, естественно, дернулся.

— Куда? — сурово спросили меня собеседники.

— Так ведь регистрацию объявили, —  пояснил я.

— Не торопись. Без тебя самолет не улетит. Вот же командир корабля. — Валера ткнул пальцем в колоритного мужчину, несомненно, принадлежащего к нашей компании. Незадолго до этого мужчина попенял мне, зачем мы сняли «Сомова» с мели без него.

Мне случалось жить и работать на Севере и на Дальнем Востоке. И было приятно снова окунуться в обстановку, где все друг друга знают, и где человек — не песчинка.

Но время шло, и пора было возвращаться к своим делам, заброшенным ради этой штучной работы.

Значок -  НЭС «Михаил Сомов» — мне вручили уже в Питере.

Заколдованный берег

Вышел и на поле — место точь-в-точь вчерашнее; вон и голубятня торчит; но гумна не видно.

Нет, это не то место. То, стало быть подалее…

Холодным летом восемьдесят седьмого года мы, наконец, выбрались в Онего.

Ходили на старой деревянной яхте, вооруженной гафельным кечем. Из Питера вышли четверо: старпом Юрий Иванович, Иван Иванович Орлов с сыном-недорослем Сережей, и я, грешный. Пятым был пес механика Петровича по кличке Янгар — огромный кобель чепрачного окраса, бестолковый, но обаятельный.

Сережа страдал возрастной пироманией. На биваке, не довольствуясь пламенем общего костерка, он начинал поджигать что-то свое, а потом, когда масштабы бедствия превосходили его замыслы, в панике тушил свое опасное зачинание, чтобы через десять минут снова раздуть огонек. В остальном он не доставлял нам хлопот и постепенно усваивал  высокое искусство парусного мореплавания.

В Петрозаводске мы расстались с Иваном, и уже втроем, или если угодно — вчетвером, пошли через Большое Онего в Великую губу.

Вышли в утреннем тумане, когда паруса еще не шевелились, и яхта скользила как призрак.

К вечеру с умеренным бризом вошли в Кижские шхеры. На ночлег решили встать к острову Букольниковскому, что и сделали засветло. Июльские ночи в этих местах были еще коротки.

Серегу оставили готовить ужин, а мы с Юрием Ивановичем пошли погулять по бережку и поискать грибков.  Пес носился кругами, оставаясь в пределах видимости. Солнышко клонилось к закату, крыло красным золотом стволы сосен и гранитные лбы, уходящие в темную воду.

Прогулка затянулась. Мысли об ужине в уюте кают-компании сделали неактуальными прочие темы беседы, и было решено возвращаться на яхту. По прикидкам  мы уже обогнули где-то половину острова. Получалось так, что кратчайшим путем к цели мы направимся, если повернемся спиной к воде и двинемся напрямую через невысокий хребет острова.

Сказано — сделано.

Пошли сначала наверх, потом вниз. Вот уже между осинками заблестела вода. И тут у меня закружилась голова. Что-то явно было не так. Ощущение мира, вывернутого наизнанку, сковало разум. Я почувствовал себя букашкой, ползущей по ленте Мебиуса.

Мы вернулись  к берегу, с которого начали прогулку. Напротив лежал соседний остров, отделенный нешироким проливом.  Справа за мысом нашего острова на нем виднелись дома и церквушка селения Сенная губа. Все бы ничего, если бы это селение было видно слева.

Но оно находилось далеко справа. Еще долее странным представлялся ракурс, под которым смотрелась Сенная губа. Так она должна быть видна с противоположного берега, который мы только что покинули. Тогда все было бы нормально. Но тут что-то в корне было не так. Я застыл в шоке. Тридцатилетний опыт судоводителя бился в тихой истерике. Юра просто понял, что мы попали не туда. Псу, похоже, было все равно.

Последние лучи солнца подкрашивали стога на том берегу. Вечерняя тишина легла над водой. И рассказ великого русского писателя про заколдованное место остро вспомнился мне, поскольку убедительнее всего объяснял ситуацию.

— Пошли назад! — скомандовал я.

Пошли назад. Снова вверх по камням, уже не обращая внимания на грибы. Потом вниз.  Вышли опять к дальнему берегу.  Тут, вроде, все было по-старому. От греха пошли назад вдоль бережка, думая вернуться тем же путем, как пришли. Но тут стали сгущаться сумерки, напоминая о том, что этот путь займет не менее часа. Решили еще раз попробовать пересечь остров.

И снова — вверх и вниз. Снова спустились к воде.

Здесь набрели на свои старые следы — срезанные грибы, характерные камни, тропинка. А вот и заливчик, где должна стоять наша яхта. Уже завиднелись мачты и огонек в иллюминаторах кают-компании. Пес рванул вперед.

На берегу стоял Сережа с ведром в руках над мокрым бугорком. Значит, он не успел спалить остров за время нашего отсутствия.

Что может быть уютнее кают-компании деревянного парусника с инкрустированной столешницей и натуральным самоваром, прихваченным к пиллерсу!

Но до того, как глотнуть крепкого ароматного чаю, я развернул карту и все понял. Наши стандартные логические построения форму острова в плане принимают где-то яйцеобразной. И все выводы потом базируются на этой посылке.

А остров Букольниковский имеет форму погнутого трехлопастного винта, или примятого трехлепесткового цветка, или, если угодно, небрежно брошенных брюк, обе штанины которых расходятся под углом в