где густеют кусты, пестрят чашечки цветов, стоят высокие деревья. В этом мире живут иные существа — домашние птицы, корова, лошадь, в деревьях гнездятся птицы.

Крепнут ноги, увереннее становятся шаги, растет жажда все новых и новых открытий. Домашний мир кажется уже тесным. И однажды ноги приводят к калитке, рука сама тянется к железному кольцу, распахивает ее, и за ней открывается такой широкий мир, с синеющими вдали горами, заросшими лесами, что невольно захватывает дыхание.

…Впервые без матери Митя вместе с Николкой вышел на улицу, и это запомнилось.

Он оглянулся на калитку, у порога которой лежала большая плоская каменная плита, чуть-чуть испугался, что оставил дом, привычный добрый мир, но, сделав несколько робких шагов, пошел увереннее, заторопился за братом. Он как бы перестал подчиняться себе, иная сила вела его от дома.

Длинная улица, заросшая мягкой травой, с черными шариками овечьего помета, поднималась пологой горкой. Избы сверкали окнами, отражая горячее солнце. Раскидистые березы, с корявыми стволами в черных изломах, совсем непохожие на ту, что стояла у них в конце огорода, тоненькую, с нежно-белым ровным стволиком, бросали широкие тени. Черная лохматая собака, спокойно и равнодушно дремавшая в тени избы на противоположной стороне улицы, вдруг вскочила и кинулась к ним. У Мити дрогнуло сердце, он остановился. Хотел закричать, но словно онемел и стал пятиться, зажмурив глаза. Он почувствовал на лице жаркое дыхание, шершавое прикосновение горячего языка к коленям, подбородку и открыл глаза. Да это же Мушка! Она сидела перед ним, насторожив лохматые острые ушки, уставившись светлыми, в ресничках, глазками, помахивая хвостом. Дня же не бывает, чтоб она не забежала к ним во двор. И всегда для нее находился гостинец. Добрый друг! Митя положил руку на ее покатый со впадинками лоб, и она благодарно лизнула его в ладонь. Он пошел дальше, и Мушка, все помахивая метластым хвостом, побежала впереди мальчиков, оглядываясь на них.

Из калитки вышла женщина, с ведрами на коромысле, и остановилась, увидев братьев.

— Ой, куда же это Мамины пошли? — нараспев сказала она. — И Мушка с ними…

Митя взглянул на женщину и заулыбался. Это была тетя Ариша. Заходя к ним в дом, она непременно подхватывала его под мышки и, подняв, целуя в лоб, приговаривала: «Ой, как мы растем! Ой, какие мы теперь большие…» Митя тотчас нахмурился, опасаясь, что и сейчас она возьмет его на руки, и зашагал торопливее.

— Ой, какими мы стали совсем большими, — услышал он за спиной знакомый голос тети Ариши. — Уж нам теперь и дома не сидится…

Улица кончилась. Дальше по обеим сторонам от проезжей дороги по косогору густо росли елки, сначала маленькие, затем выше, а там, где стояли большие старые ели, начинался темный лес.

На песчаной дороге что-то забренчало, все ближе и ближе, из-за кустов показалась гнедая лошадь, легко бежавшая под гору, поднимая копытами и колесами пыль. Хомут на ней сверкал медными бляшками. На телеге сидел в синей рубахе бородатый мужик. Поравнявшись с ребятишками, он натянул вожжи и остановил лошадь.

— Чьи такие? — устрашающе спросил он, сверкнув сквозь черную бороду и такие же густые усы белыми зубами.

Митя переводил взгляд с лошади, жевавшей железный мундштук, на загорелое лицо бородатого мужика. Ах, как ему захотелось сесть на эту телегу, набитую травой, и прокатиться.

Мужик развел руками, словно обрадовался чему-то.

— А! Отца Наркиса мальчата! Мамины детки… Далеко идете?

— Не… — сказал Николка.

А Митя промолчал, все не сводя широко открытых восхищенных глаз с лошади.

— Прокачу? — спросил мужик, словно по глазам угадал желание Мити.

Он соскочил с телеги, подхватил сначала Митю и усадил его на мягкую кошенину, вслед за ним и Николку. Когда Митя близко заглянул в серые глаза мужика, узнал в нем дядю Гришу, который весной работал у них на огороде.

Лошадь тронулась без понуканий. Телегу приятно покачивало и потряхивало. От травы, полной всяких цветов, исходил медовый запах. Митя сидел гордый и счастливый. Мушка бежала рядом, не отставая.

— А вот чем я вас угощу, — сказал дядя Гриша, протягивая к передку руку. Он вытащил горсть земляники на зеленых стебельках и разделил поровну между братьями. Ягоды были крупные, спелые. Среди них попадались и зеленые, тоже вкусные, если сначала съесть красную, потом зеленую.

Митя даже не заметил, как быстро они проехали улицу, по которой долго шли пешком, и остановились возле дома. Он не узнал его с высоты телеги. Дядя Гриша ссадил их на землю.

— Это вот передайте матушке, Анне Семеновне, — попросил дядя Гриша и сунул в руки каждому по три крепеньких гриба с коричневыми шляпками на толстых ножках.

Митя увидел большую плоскую каменную плиту у порога калитки и обрадовался: дома. Заспешил к матери.

Жили седьмой день на дальнем покосе. Спали в балагане, на свежей траве, накрытой рядном. Просыпались родители на рассвете. Митя, в полусне, видел, как отец выходил первым, и слышал его мягкие удаляющиеся шаги. Мать наклонялась над ним и Николкой, спавшими голова к голове на одной подушке, и, расчесывая свои густые каштановые волосы, всматривалась в них. Карие темные глаза ее, особенно ясные в этот утренний час, с любовью смотрели на сыновей. Она натягивала на них соскользнувшее одеяло и, постояв еще немного, выходила в прохладу просыпающегося летнего леса. Пересвистывались тоненько какие-то птицы, сильно пахло росной травой. Потом раздавалось привычное звонкое пение струек молока, ударявшихся о подойник: мать доила корову.

Митю охватывало такое глубокое счастье, накатывала такая нежность, что хотелось вскочить, выбежать к матери и, обняв, прижаться к ней. Но не было сил даже голову приподнять от подушки, и он снова погружался в сладостный утренний сон.

Окончательно Митя просыпался, когда лес переплетали солнечные лучи, путаясь в густых ветках, где-то совсем рядом на сосне дятел громко выбивал свою частую и решительную дробную песнь, пахло дымом костра, и сухой зной проникал в балаган.

Отец, когда Николка и Митя продирались сквозь кусты по густой траве на звук его косы, делал последний прокос. Новый ровный валок травы ложился следом за ним по лесной луговине. В лесу отец в длинной, белого полотна неподпоясанной рубахе, с рукавами, закатанными по локоть, в соломенной шляпе выглядел совсем другим, непохожий на привычного, в подряснике. Он только кивал сыновьям, продолжая взмахивать широкой косой в такт спокойному шагу.

Мальчики присаживались и ждали, когда отец закончит прокос. Потом они вместе шли к балагану. Митя и Николка, чередуясь, несли на плече косу.

Начинался завтрак. Чаще всего ели горошницу. Запивали ее холодным кислым молоком.

Отец уходил в