Шрифт:
Закладка:
Все слова пусты, Моргана знает это теперь.
Волшебство приходит не от заклинаний, но от человека, что их произносит.
«Видящий сквозь Луну узрит чужие сны. Для видения бери кварца белого кусок и кусок черного угля из Священной рощи. Найди камень размером с голову человека, переверни его… Видящий сквозь туман появляется в чужих снах. Нарядись в серые одежды. Равными частями конопли, белладонны, дурмана сотвори дымную завесу. Выложи круг. Зажги черную свечу в стеклянном сосуде, поставь в стороне и войди в круг. Захвати с собою трут, серебряную свечу и буковый жезл».
Видящий чужие сны, появляющийся в чужих снах, Луна, туман, туман, Луна…
Что же дальше?
Пальцы лихорадочно листают страницы.
«Видящий сквозь Холмы управляет чужими снами».
Холмы…
Моргана закрывает глаза, произносит заклинание и шагает в горький зеленый холод, где ее ждут, где всегда ее ждали…
Клубы ее дыхания, вырывающиеся изо рта в студеный день, отсвечивают иногда цветом Холмов.
Она вспоминает заклинание, оброненное давным-давно Мерлином, он любил его произносить. Что оно творит, Моргане неизвестно. Но ей нравится звучание, и она повторяет его, наслаждаясь певческой силой, возвышенной музыкой слов, которые не кажутся ей пустыми, хотя никакого чуда от них не происходит.
– «Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны».{2}
Она уезжает не тогда, когда умирает мать, а когда умирает Утер.
Приходит к настоятельнице с нижайшей просьбой, и та отпускает ее безо всяких возражений.
– Ах, матушка, неужели и скучать по мне не станете? – осведомляется на пороге Моргана, нацепляя поверх ехидства личину святой невинности.
К тому времени и вторая настоятельница успевает ссохнуться, ее белесое личико – комок морщин. Только взгляд по-прежнему вострый.
Отвечает она не сразу. Долго жует отцветшие тонкие губы, долго разглядывает девушку водянистыми глазками под бесцветными ресницами. Странно представлять, что когда-то она была молодой и цветущей. Люди и впрямь быстротечны.
Но Моргане уродство старости не грозит. Ей уже известны несколько простеньких формул для сохранения красоты. Не скакать же, как сельская дурочка, голышом по утренней росе.
Монашка говорит:
– Сказать по правде, на твоем месте я бы осталась здесь навечно, дитя.
– Почему же, матушка? – вежливо спрашивает Моргана. – Разве мое место не в родной стороне?
«Как же, останусь я гнить заживо в твоем курятнике!»
– Твое место подальше от людей, – отрезает настоятельница. – Тебя следует отгородить ото всех. Запереть в четырех стенах, чтобы ты могла без помех просить о ниспослании душевного покоя и прощении грехов.
– Отчего вы так говорите?
– А оттого, что ты служишь дьяволу, дитя.
– Служение другим – это твоя жизнь, старуха, – не сдержавшись, отвечает Моргана, сбросив постылую гримасу вежливости. – Я никому не служу, кроме себя.
Настоятельница поднимается на ноги. Упирается в край стола узловатыми пальцами с раздутыми суставами, которые Моргана могла бы исцелить, если бы захотела. Наставляет на девушку скрюченный палец с желтым ногтем.
– Коли решила, уезжай поскорее! Я помолюсь о спасении твоей души, ибо адовы муки ждут тебя.
Моргана качает головой. Ей даже жаль эту женщину, истратившую себя в череде одинаковых серых дней.
– Ты не понимаешь, старуха. Ты и я – из разных миров. Не попаду я после смерти ни в христианский рай, ни в ад.
– И куда же ты попадешь? – спрашивает Божья невеста с внезапным любопытством.
– В испарения торфяных болот, в морскую пену, в нити таволги, – отвечает Моргана нараспев. – И во сны. Во сны всех твоих христиан, так и знай! Буду плясать в них голой и соблазнять, чтобы их души отправились в ад!
Напугав ее, Моргана довольно хохочет и возвращается в свою келью, чтобы собрать пожитки и книги в дорогу.
Настроение у нее превосходное. Утер мертв. С Мерлином она теперь готова потягаться, научившись мастерству ворожбы. Красота ее в самом расцвете, и ни один мужчина не может перед ней устоять, помани она хоть пальцем. От ее искусства любви они теряют головы и готовы ей подчиняться безо всякого колдовства.
Когда же окончится ее долгий срок на земле, она уйдет не в постный христианский рай, а в зеленую страну волшебства через Холм, ее ждут там, она знает, знает…
«Заклинание Силы и Страха. Гляди врагу прямо в глаза, чтобы побежал без оглядки. Повторять нужно трижды».
Римляне разрушили каменный круг, стоявший на Ллин Керег Бах. А с его разорением ушла и Сила, которая казалась неисчерпаемой. Волшебники и друиды устремлялись к озеру Маленьких камней, а теперь там все заброшено и пусто, ветер с тоскливым волчьим воем бестолково носится над пепельной водой, что славилась некогда дивной прозрачностью и прекрасным оттенком изумрудной зелени.
А теперь это умирающее место.
Но Моргана поехала поначалу туда, а не в родной замок Тинтагель, принадлежавший ее отцу и отошедший к ней по наследству.
С истовой жадностью скупца собирает она обломки камней и соскребает земляные корки, в которых остались последние крохи волшебства. Зашивает их в кожаные мешочки и в нательные ладанки, аккуратно складывает в специально приготовленный деревянный сундук, на котором сама вырезала охранные руны.
– Смотри мне в лицо, – велит она слуге, которого позвала в спаленную римскими солдатами священную рощу.
Парень так обрадовался ее приглашению, что сразу завязки на бриджах принялся расплетать, понадеявшись на сладостные утехи.
Моргана сдувает с ладони горстку пыли ему в глаза.
– Нид дим он д дув,
Нид дим он д дув,
Нид дим он д дув…
Бедняга даже убежать далеко не успел, от наведенного смертного страха не выдержало сердце. Моргана оставила его лежать на спаленной земле с перекошенным ртом, застывшем в последнем крике.
– Хорошо, – бормочет она, укладываясь ко сну и гладя свою деревянную сокровищницу, как любимого скакуна. – Даже остаточные капли Силы многократно умножают волшебство. Хорошо.
Из носа у нее течет кровь, но это сущая ерунда.
Тинтагель не ждал ее, позабыв блудную дочь.
Но ждала непокорная зеленая вода, и синий соленый воздух, и прерывистое дыхание ветра, разносящего вороха облаков и чаячьи крики.
Море…
Волны бьются о подножие лестницы, вырубленной в утробе белой скалы. Скользкие ступени поросли бахромой водорослей и светлым кружевом ракушек.
Когда-то, опираясь на
