ступенечку, ножку поднимем, иииииии, ууумница, девочка, сама поднялась по ступенькам! Доне Марии ду Карму неловко, ну-ну, говорит она, Мафалда, подсказывает Мафалда, широкая, белая, руки тяжелые, тащит куда-то, почему тащит, Мафалда, неодобрительно бормочет дона Мария ду Карму, Мафалда, и дергает руку, пытаясь вырваться у широкой и белой, но уже открылась стеклянная дверь, дона Мария ду Карму, дорогая, как мы без вас соскучились, вы так давно у нас не были, дона Мария ду Карму кривится, она точно знает, что поднималась по этим ступенькам совсем недавно, и широкая белая (мафалда, мафалда) тащила и толкала, и болтала, болтала, все время ииии и уууууу, и опять тащила и толкала. Ну, я пойду? спрашивает широкая и белая, конечно-конечно, отвечает другая, у нас все будет в порядке, да, дорогая? она подхватывает дону Марию ду Карму под невесомый острый локоть, у нее круглое молодое лицо, немного бессмысленное, но не противное, в отличие от той, широкой, ну что, дорогая, идем стричься, спрашивает с круглым лицом, и дона Мария ду Карму послушно семенит с нею, она откуда-то знает это лицо, где-то она его видела, эээ, говорит она, София, немедленно отвечает София, конечно, София, как же дона Мария ду Карму могла забыть, София, София, бормочет она себе, пока София усаживает ее в кресло, помоем голову, дорогая? у нее маленькие жесткие руки, голове вдруг делается мокро, горячо, горячо, дона Мария ду Карму пытается вырваться, сейчас-сейчас, успокаивающе мурлычет кто-то, сейчас сделаем похолоднее, и маленькие жесткие руки трогают, гладят, чешут, приятно, приятно, шуршит, тепло, хорошо. Просыпайтесь, дона Мария ду Карму, командует кто-то и накрывает сухим и шершавым, с теплым запахом, прижимает, трет, обертывает, выходит вперед и улыбается круглым розовым лицом. Эээ, говорит дона Мария ду Карму, София, с готовностью говорит София, хорошая, круглолицая, немного бессмысленная, руки маленькие и жесткие, дона Мария ду Карму перебирает про себя Софию, чтобы не забыть, пока София поднимает ее из кресла, ведет, придерживая с двух сторон, снова усаживает, чуть-чуть надавив на плечи, несильно, дона Мария ду Карму не против. Ну что, говорит с круглым лицом (софия, софия, дона Мария ду Карму помнит, что это софия), будем стричься? Стричься, повторяет дона Мария ду Карму и опять закрывает глаза, позволяя трогать, теребить, тянуть, щелкать чем-то у уха, в голове спокойно, мягко, неявно, никто не хватает, не тащит, кто-то малюсенькие колют и щекочут нос и щеки, дона Мария ду Карму морщится, тут же дует теплое, и щекотка прекращается.

Открывайте глаза, дорогая! звенит в голове, дона Мария ду Карму вздрагивает и смотрит прямо перед собой, там, в блестящей стене, сидит кто-то крошечный и худой, кто-то птичий, мышиный, кто-то насекомый, пойманный и увернутый в черное покрывало, морщинистое личико под завитым беленьким пухом сжалось, кривится серый ротик, испуганные блестящие глаза вот-вот выпадут на мраморную полку. Ну что, дона Мария ду Карму, спрашивает кто-то, нравится вам ваша стрижка, дорогая? Дона Мария ду Карму, скрипит дона Мария ду Карму, дона Мария ду Карму, крошечное мышиное в стекле открывает и закрывает ротик раз, другой (дона мария ду карму, дона мария ду карму), потом судорожно вздыхает, и дона Мария ду Карму плачет навзрыд от нечеловеческого облегчения.

Старая Фелишбела

Старая Фелишбела сидела под фонарем на крохотном складном стульчике и куталась в старую, много раз чиненную шаль. Она боялась темноты, в темноте прятались демоны, старая Фелишбела знала их всех в лицо, помнила с детства, они появлялись, когда Фелишбелу – тогда еще совсем небольшую девочку, кругленькую, в ямочках, с розовым щенячьи носиком и крупными каштановыми кудрями, – укладывали в постель, и матушка, нежно перекрестив выпуклый дочкин лобик, задувала масляную лампу. Поначалу демоны просто смотрели на Фелишбелу из углов горящими глазами, потом стали подбираться ближе, каждую ночь на крошечные полшажка. Фелишбела кричала, плакала и звала на помощь, прибегала матушка – иногда еще одетая, иногда уже в длинной ночной сорочке и с волосами, заплетенными в косы, приходил, размахивая тростью, отец, днем Фелишбела его побаивалась, отец был холоден и суров, но рядом с демонами казался невероятно родным и теплым, и Фелишбела опять плакала, теперь от любви к отцу и к матушке, от того, какие они маленькие и беззащитные, немногим больше самой Фелишбелы, и матушка спрашивала что, детка, что, и клала ей на лоб прохладную руку, а отец размахивал тростью и тыкал ею в углы. Один демон, огромный, лопоухий, волосатый, с коротким рогом во лбу, принимался его передразнивать, а остальные хохотали, тряся огромными животами, восторженно пихали друг друга в бок когтистыми лапищами, визжали и выли, Фелишбела почти глохла от этих страшных звуков и тоже начинала визжать, закрывая уши руками, и теперь уже матушка плакала, приговаривая, детка, детка, а отец хмурился и качал головой.

Нервы, сказал врач, которого привез отец, он осмотрел Фелишбелу, постучал ей по коленке блестящим молоточком и послушал через трубку спину и живот, Фелишбела очень стеснялась стоять перед доктором без платья, но не плакала, только изо всех сил жмурилась и вздрагивала, когда холодная трубка касалась теплой кожи, подавайте ей успокоительного чаю, мелиссы там, душицы, если не поможет, заварите валериановый корень. Отец довольно кивал, конечно, нервы, я так и думал, что нервы, я же тебе говорил, но матушка скептически поджала губы, какие там нервы, у горничной Франсишки нервы, она то рыдает, то хохочет, а ребенок, в этот момент доктор состроил Фелишбеле комичную рожу, и Фелишбела, уже в платье, громко засмеялась, а что ребенок, раздраженно сказал отец, она вон тоже то рыдает, то хохочет.

Запах у отвара был отвратительный, Фелишбела мотала головой, как лошадь, и уворачивалась от стакана, ну, детка, сказала матушка, ну, ради меня, пей, Фелишбела, не капризничай, приказал отец, ты выпьешь и будешь хорошо спать, добавила матушка, снова поднося Фелишбеле стакан, пей, детка, Фелишбела вспомнила, как демон передразнивал отца, глубоко вздохнула и выпила, стараясь дышать ртом, вот и умница, сказала матушка и погладила ее по кудрям.

Ночью из пола выметнулись зеленые стебли с розоватыми цветочками на концах и примотали Фелишбелу к кровати, валериана, поняла Фелишбела и попыталась позвать на помощь, но один из стеблей забил ей рот комком зеленых листьев, от мерзкого вкуса у Фелишбелы немедленно свело челюсти, а потом из углов вышли демоны и, плотоядно улыбаясь, – у одних морды были волчьи, у других свиные, а откуда-то с потолка свисал чешуйчатый демон с плоской змеиной головой и тремя глазами, – сгрудились у кровати, ну, сказал волосатый однорогий демон голосом доктора, здравствуй, детка, и провел кривым черным когтем по Фелишбелиной щеке. Матушку напугали странные звуки, доносящиеся из детской, она приоткрыла дверь и увидела, что Фелишбела бьется в судорогах у кровати, глаза у нее закачены под лоб, из перекошенного рта стекает на пол едкопахнущая зеленая слюна.

Фонарь замигал, и Фелишбела беспокойно поерзала на своем стульчике. Она очень устала, ей нестерпимо хотелось домой, но дома было темно, с тех пор как электричество подорожало, старой Фелишбеле приходилось выбирать, оплатить счета или кушать досыта, она все обещала себе начать экономить и ходить вечерами к миссии, где нуждающимся наливали мисочку овощного супа, чтобы не тратиться на ужин, но не могла себя пересилить, покупала свежий хлеб, отрезала огромные ломти, мазала их маргарином и мармеладом и ела, а когда начинало темнеть, выходила со своим стульчиком и сидела до утра в круге света, стараясь не смотреть в темноту. Фонарь опять мигнул, он был довольно старый, хотя и помоложе Фелишбелы, и все время грозил погаснуть, не надо, попросила Фелишбела, не пугай меня, и добавила, детка, фонарь промолчал, но разгорелся поярче, и старая Фелишбела довольно захихикала, колыхаясь всем своим грузным бесформенным телом.

А после этого, сказала она фонарю, я ничего и не помню, даже странно, вроде целую жизнь прожила, замужем, кажется, два раза была, дома фотографии есть, я тебе завтра покажу, а вот помнить ничего не помню, только ту ночь, как матушка меня на руках держит, а сама воет, бедная, страшно так, как собака, когда у нее хозяин умрет, я ей хочу сказать, что все уже хорошо, валериана меня отпустила, и демоны тоже ушли, но не могу, рот не раскрывается, да ты меня не слушаешь,