Гестулия, стесняясь и пряча лицо, выбралась из-за руля своего обшарпанного «фиата», подняла воротник плаща, вытащила из багажника большую клеенчатую сумку с полустертым логотипом местной футбольной команды и понесла ее к боковому входу в церковь, слегка припадая на больную ногу и поглядывая тревожно по сторонам, не смотрит ли кто, но никто, конечно, не смотрел, кому интересна худая костистая старуха в темном плаще, с трудом ковыляющая по мокрой брусчатке в добротных туфлях на устойчивых квадратных каблуках.

все уже были в сборе, дона Филомена, дона Гертрудес, дона Мария Жоау, дона Карминью, даже дона Мафалда, обычно опаздывающая, пришла сегодня раньше доны Гестулии и теперь укоризненно покачивала завитой седенькой головкой на манер тех собачек, что когда-то все клеили на приборную доску в машине, у доны Гестулии их было две, мопс Пипаш и афганская борзая Лара.

ну что, бодро сказала дона Мария Жоау, начнем, зашуршали пакеты, запахло едой, пожалуйста, пожалуйста, пусть дона Карминью принесла запеканку с изюмом, торопливо подумала дона Гестулия, вытаскивая из сумки блюдо мясных крокетов.

крокеты были прекрасны, не слишком большие, не слишком маленькие, золотистые, в меру поджаристые, дона Гестулия провозилась целый день, ты бы нас так кормила, уколола, проходя сквозь кухню, внучка Юнис, еще чего, буркнула дона Гестулия, ты же не Божья Матерь – и осеклась, это была тайна, их тайна, доны Гестулии, доны Гертрудес, доны Филомены, доны Марии Жоау, доны Карминью, доны Мафалды и еще полудюжины прихожанок церкви Святого Юлиана.

дона Гестулия поставила блюдо с крокетами на пол и покосилась на Голодную Деву. Дева стояла, сложив молитвенно руки и слегка наклонив голову, на ее деревянном раскрашенном лице застыло горестное выражение человека, который не ел так давно, что уже и не помнит, как это – есть.

несколько лет назад молодой отец Жоакин пытался от нее избавиться, это же не Дева, кричал он, это не Богородица, это упырь какой-то, но Голодная Дева никуда не делась, а отца Жоакина незаметно сменил отец Бенту, постарше и не такой придирчивый.

дона Гестулия снова посмотрела на Деву. вероятно, Дева уже почувствовала запах крокетов, потому что выражение обреченности на ее лице постепенно сменялось предвкушением удовольствия, в эти моменты дона Гестулия любила Деву такой острой щемящей любовью, как будто та была не Царицей Небесной, а изголодавшимся бездомным котенком.

сзади неслышно подошла дона Карминью, а, презрительно сказала она, крокеты, и с грохотом поставила на пол поднос с творожной запеканкой. спасибо, беззвучно сказала дона Гестулия, она еще в прошлый раз поняла, что Дева не любит запеканки, она даже сморщила деревянный нос, совсем чуть-чуть, но дона Гестулия заметила.

дона Филомена принесла студень, дона Мария Жоау – асорду с большими креветками, переперчила, подумала дона Гестулия, но ничего не сказала. дона Мафалда нафаршировала сыром шляпки больших грибов, а дона Гертрудес с нарочито небрежным выражением лица вытащила из белой коробки большой шоколадный торт. дона Карминью опять хмыкнула презрительно, она считала, что Дева должна любить здоровую пищу.

ну, сказала дона Мария Жоау, радуйся, Мария, полная благодати. радуйся, Мария, полная благодати, хором повторили остальные, торопливо отворачиваясь, чтобы не смущать Голодную Деву, а дона Гестулия даже зажмурилась. она привычно повторяла за доной Марией Жоау слова молитвы, а сама вслушивалась в постукивание и потрескивание за спиной, пытаясь понять, что сегодня придется по вкусу Голодной Деве.

через полчаса дона Мария Жоау как-то враз утомилась и сипло сказала Аминь, Аминь повторила дона Гестулия открыла глаза, повернулась и замерла не в силах даже моргнуть. кто-то охнул, кто-то ойкнул, а седенькая дона Мафалда скрипнула рассохшейся табуреткой ахтыгосподибожетымой. творожная запеканка была разломана, изюм из нее выковырян, блюдо со студнем перевернуто в асорду, а увенчанные шляпками грибов крокеты торчали из шоколадного пирога наподобие именинных свечек. Голодная Дева стояла в своей обычной позе – руки сложены у груди, голова опущена, – но ее кривовато вырезанный рот сам собой расползался в довольной шкодливой ухмылке.

Сестры

…доктор строго-настрого велел не меньше получаса, вот как хотите, дона Антония, а гулять ежедневно не менее получаса, это и вас касается, дона Лурдеш, я абсолютно серьезно говорю, и не надо, не надо мне тут делать несчастное лицо, это для вашей же пользы, вот и гуляют после обеда по набережной, поддерживая друг друга под локоток, ох, спасибо, родненькая, что вытаскиваете меня, это вам, миленькая, спасибо, как бы я без вас. Вот, смотрите, шипит дона Рита, растаскивая Гидинью и Фатинью, смотрите, как ведут себя настоящие сестры, а вы ж разве сестры, вы же звери дикие, это она зверь, говорит Гидинья, тяжело дыша, и дергает Фатинью за длинные взлохмаченные волосы, врешь, врешь, кричит Фатинья и, изловчившись, лягает Гидинью в колено, о, господи, господи, за что это мне, тоскует дона Рита, а дона Антония и дона Лурдеш идут себе тихонько мимо, осторожно, дона Антония, видите, ямка, спасибо, миленькая, они и впрямь будто сестры, обе невысокие, седенькие, обе носят приличные юбки ниже колена, шелковые блузы с бантами и крепкие кожаные туфли, дона Антония немного посуше, у нее все еще хорошенький вздернутый носик и живые темные глаза, зато у доны Лурдеш на щеках ямочки, и глаза у нее голубые, круглые. Осторожно, осторожно, дона Лурдеш, этот велосипедист чуть на вас не наехал, ох, спасибо вам, родненькая, я и не заметила, утомившись, они присаживаются на скамейку, и дона Антония читает доне Лурдеш вслух, дона Лурдеш плохо видит, а носить очки стесняется, право же, дона Лурдеш, это смешно, что такого дурного в очках, в нашем-то с вами возрасте, не знаю, не знаю, дона Антония, по-моему, у меня в них ужасно глупый вид. Видишь, спрашивает дона Рита у Гидиньи, нет, ты мне скажи, ты видишь, человек жизнь прожил, а до сих пор читает младшей сестре, а ты, бессовестная, ты бессовестная, вторит матери Фатинья, Гидинья молча щиплет ее за руку повыше локтя, Фатинья визжит. У Водолеев на этой неделе обострятся хронические заболевания, читает дона Антония, и дона Лурдеш ежится и незаметно складывает пальцы крестиком, Господи, оборони, дона Антония еле заметно улыбается и слегка повышает голос, кроме этого, читает она, велика опасность катастроф и аварий, дона Лурдеш бледнеет и быстро сплевывает, отгоняет нечистого, она знает, что ничего такого в газете не написано, дона Антония нарочно придумывает, чтобы напугать, но все равно боится до ужаса, у нее даже сердце замирает, чтоб вы пропали, дона Антония, беззвучно говорит она, позже они пьют кофе на эспланаде маленького кафе, дона Лурдеш высыпала доне Антонии два пакетика сахара, вы же сладкоежка, родненькая, дона Антония молча болтает ложечкой в чашке, ей нельзя сахара, у нее диабет, будьте вы прокляты, дона Лурдеш, чеканит дона Антония, не разжимая губ, они ненавидят друг друга, дона Антония и дона Лурдеш, ненавидят друг друга горячо и страстно, они давно бы уже умерли, у доны Лурдеш слабое сердце, у доны Антонии целый букет болезней, но как уйдешь первой, невозможно же, невозможно, думает врач, просто невозможно, а вслух говорит, вот и чудно, вот и продолжайте гулять каждый день, говорил я или нет, что прогулки для вас целительны? конечно, конечно, кивают дона Антония и дона Лурдеш, чтоб ты пропала, думает дона Лурдеш, чтоб ТЫ пропала, думает дона Антония и берет дону Лурдеш под локоток, спасибо, родненькая, что бы я без вас делала, нет, миленькая, что бы Я без вас делала, поддерживая друг друга, они медленно выходят из клиники, смотри, смотри, ты тоже такой будешь, когда станешь старой, говорит Гидинья и дергает Фатинью за волосы, пойдем за пирожными, у меня есть два евро, это ты такой будешь, огрызается Фатинья и пихает Гидинью в бок кулаком, у меня тоже есть два евро, и показывает Гидинье монеты, дура, миролюбиво ухмыляется Гидинья, это не два евро, а два раза по пятьдесят сантимов, сама дура, отвечает Фатинья и сует Гидинье руку, держи меня, а то мама тебе устроит, тебе устроит, откликается Гидинья, и они бегут к кондитерской.

Дона Мария ду Карму

Еще одну ступенечку, дона Мария ду Карму, маленькую