Шрифт:
Закладка:
Это помогло. Пальцы с тех пор ныли редко. В основном из-за стресса.
Слева в углу валялись обручи, булавы и гимнастические ленты. Справа хоккейные коньки, вратарская маска и щитки. Я любила спорт, но по-прежнему не любила подчиняться (школьный психолог говорил, что Кира Журавлева – гиперактивная девочка. Бабушка причитала: «Это все из-за кроликов»).
В прошлый раз меня «отстранили», что в переводе с тренерского означало выгнали из команды по художественной гимнастике, когда я пришла на соревнования с растрепанным пучком, ненакрашенная и в мягких шортах. У меня начались критические дни, жутко болел живот. Я вышла на маты в шортах, даже не замазав три прыща на щеках и носу и оставив волосы спутанными в пучке. Хотелось не швырять ленты, а швырять во всех тапками и, свернувшись калачиком, смотреть мультики и пить какао, сваренное из шести с половиной ложек порошка.
Архаичный вид спорта, в котором даже цвет заколок посылает в мир зашифрованные послания, послал меня куда подальше. Я ответила взаимностью. И послала секцию, решив больше времени посвящать хоккею.
В хоккее дела шли получше и выгоняли из команды пореже. Ну вот что это за формулировка – «чересчур»? «Вашей дочери чересчур много», – говорил отцу тренер. Она чересчур быстро гоняет. Чересчур сильно прессует. Чересчур агрессивна. Чересчур пассивна. Чересчур как девочка. Чересчур как не девочка.
Я играла в смешанной команде любителей, где тренируются и парни, и девушки от пятнадцати до восемнадцати.
Тренер постоянно цеплялся. Он был самый настоящий сексист, бросал фразочки типа «запишись на кройку и шитье с таким вышиванием лезвием!», «не делайте ей скидок, парни, прессуйте, как будто у нее защитная ракушка!», «ты баба или боец?! Реши!».
Он хотел, чтобы я решила?
На следующей тренировке я выехала на лед в красном бикини с распущенными волосами, залитая автозагаром и блестящим лаком, которым прыскают волосы гимнастки. Оставила из экипировки только маску и ракушку для паха.
Под тренерский свисток, под крики парней из команды я обошла с клюшкой несколько препятствий, забила шайбу и напоследок изобразила изящное фигурное вращение. Тот выход до сих пор вгонял меня в краску, стоит вспомнить. Словно этот поступок совершила не я, а мое внутреннее альтер эго. Мне было и приятно, и страшно одновременно от своей смелости, наглости и решительности. Совсем на меня не похоже.
Все старшие классы я отсиживалась на последних партах тенью. Не встречалась с парнями, не ходила с компаниями в киношки и на вечеринки. Все, что у меня осталось… желание раскопать информацию о прошлом. Именно поэтому я не послала Воронцовых с их приглашением, не послала идею переселиться в чужую семью и закончить выпускной класс в незнакомой новой школе, вместо этого я послала себя за железнодорожными билетами на вокзал.
Зарывшись в подушки вечером, отправила сообщение Светке:
«Кажется, уезжаю в МАААскву».
«Надолго?»
«Как фишка ляжет…»
С кухни раздался ор. И на этот раз надрывался отец. Такого истошного вопля я за всю жизнь от него не слышала. Даже не знала, что в его горло встроены столь мощные усилители голосовых связок.
В центре кухни, обернутая в белый фартук с рюшами, в первой балетной позиции стояла мама. Желтое платье до колен с рукавами-воланчиками. Мягкой варежкой она протягивала отцу сковородку, на дне которой аккуратно лежали его пожаренные экзотические аквариумные рыбки.
– По четвергам, дорогой, рыбный день! Приятного аппетита!
Фишка легла всеми восьмьюдесятью восемью боками за мой отъезд.
Глава 2
Вороной блондин в ананасовом флере
Спустя два дня отец решился на разговор. Хорошо, что он первый. День отъезда сегодня. Все это время наша семья молчала упорнее рыбок. Теперь уже мертвых.
Я сидела за письменным столом, поджав колени под подбородок. Монитор старого ноутбука перешел в режим ожидания, и я увидела отражение отца. Он был небрит. Под веками расцвели синяки мало спящего, мало дышащего и мало счастливого человека.
Пока девчонки из школы рисовали тенями томную синеву утомленной кожи, мой папа с ней жил.
– Уехала! – крикнула из прихожей мама, хлопнув дверью раз в пять сильнее необходимого.
Это было единственное слово, которое она произнесла в наш адрес после экзотического ужина. А уехала сразу, как закрепила кишечник, съев восемьдесят горелых аквариумных трупаков.
Как только люстра над нашими с отцом головами перестала позвякивать флаконами, а соседи отодвинули скалки от батарей, закончив выражать полуминутным стуком недовольство хлопающей дверью, я спросила:
– Она с геранью?
Отец кивнул.
– Понятно, – откинула я голову к спине, – понятно, почему в школе меня Тяпкиной дразнят и над всеми нами ржут. Едем, – дернула я за вилку в розетке, обесточивая компьютер. – Пока ее нет, едем. Пора.
– Куда?
– На вокзал. Позавчера купила билет на поезд. Хуже ведь точно не будет.
В Москве гениальная Алла, болтающая на мертвом диалекте, может, подкинет пару идей о шкатулке с фотками. В какую сторону мне копать, ну или рыхлить, раз уж я «Тяпкина».
В МАскву (пробовала я говорить как местная, больше акая) решила ехать на поезде. От аэропорта в жизни не найду дорогу. Какие-то скоростные электрички и такси, на которых ехать к Воронцовым три часа – за это время в Нижнем я объеду вокруг города трижды самыми дальними тропами. Москва. Что это за город, где навигатор показывает: «Двигайтесь прямо пятьдесят один километр, после держитесь правее».
Ни-Но[1] вдоль Оки тянется на двадцать, а вдоль Волги на тридцать километров, а в Москве это средненькая прямая до поворота.
Какие они вообще, московские старшеклассники из Лапино Града? Я представляла Аллу избалованной фифой с тремя смартфонами под цвет шмотья, пекинесом на переднем сиденье оранжевого «Феррари» и бойфрендом – клонированным Тимоти Шаламе. Представить Макса Воронцова было сложнее. Второкурсники элитных вузов казались недосягаемой элитой.
В юности пара лет разницы – пропасть. В зрелости всего лишь щель.
Отец отвез меня на вокзал. Я ждала, что он что-нибудь скажет, он ждал того же от меня. По ходу, мы больше молчаливые Рыбкины, а не Журавлевы.
– Пока, пап.
– Кира, – отстегнул он ремень, и я подумала, он проводит меня до вагона, но отец не вышел из машины, лишь повернулся и сказал: – Все, что я делаю… мы с мамой, все это ради тебя.
– В том числе и скрываете правду о прошлом?
Сглотнув, он кивнул.
– Вообразить порой лучше, чем
