на фронт с концертными бригадами ездил, дома почти не бывал, мать его от голода в первую же зиму умерла, жена с ребенком во время бомбежки погибли. А Луша чудом в живых осталась, дома ее не было, когда бомба в здание попала. Карточки ходила отоваривать. Так что, когда мы с Модестом Петровичем познакомились, Луша уже у него жила. Она ему как родная. Да вы сами ее расспросите, – посоветовала Лариса Валентиновна. – Да и камертон ей не нужен, и комнату обыскивать незачем. Сколько лет она у нас живет, ни копейки не пропало.

Да, выходит, домработница отпадала.

И он снова возвратился к списку подозреваемых. Хирург с женой, скорняк с женой. Учитывая золотой камертон, их можно пока исключить. Зависть и золотой камертон не по их части. Хотя… а если ревность? Евграф Никанорович припомнил жену скорняка, пучеглазую пышнотелую шатенку с выдающимся носом, и супругу хирурга, миловидную блондинку с тонкими пальцами, пианистку Римму Тимофеевну. Первую можно было решительно вычеркивать, а вот вторая… Этот случай требовал проверки. Покойный Щеголев и хирург Тобольский дружили всю жизнь, а жизнь штука сложная, чего только в ней не бывает. Может, у Тобольской со Щеголевым был давний роман? Например, после гибели первой жены Щеголева и до повторного брака? Глаза Евграфа Никаноровича загорелись надеждой.

С этой же точки зрения стоило рассмотреть сопрано Марию Александровну Бессонову с супругом. Дама была хоть и в возрасте, около пятидесяти, но вполне интересная. Ее муж – военный, весьма видный мужчина. Герой, полковник, хотя, может, и простоватый для такой особы, как Мария Бессонова, честный служака, боевой офицер, всю войну прошел. Да, такой травить не станет, скорее пристрелит или морду набьет. Значит, эту пару можно пока вычеркнуть.

Далее семейство Альтов. Муж – известный на всю страну пианист, не менее популярный и заслуженный, чем сам убитый Щеголев. Значит, зависть скорее всего отпадает. Золотой камертон ему тоже вряд ли так уж остро нужен, стоит только вспомнить серьги, которые были на его супруге в день злосчастного эксперимента. Любовный мотив тоже, по-видимому, можно вычеркнуть, насколько помнил Евграф Никанорович, ревновал Семен Альт супругу к хирургу Тобольскому, а не к покойному юбиляру. Хотя… когда гости повторяли тосты, которые говорились в памятный вечер убийства, лицо Анны Ивановны Альт неприятно кривилось. А что, если именно она, а не супруг, ревновала к славе и известности покойного Щеголева? Да и к яду, как известно, чаще прибегают женщины, чем мужчины. А что, если у нее когда-то все же был роман со Щеголевым, тот ее бросил, и она его до сих пор не простила? Такое вполне могло быть. Анна Альт была женщиной хоть уже и немолодой, но все еще интересной, с фигурой, а лет пятнадцать-двадцать назад так и вовсе, наверное, была красавица. Значит, Альтов со счетов сбрасывать пока не станем, решил Евграф Никанорович.

Оставались скрипач Минкин и композитор Гудковский. Оба были холосты и дружили с Щеголевым еще с консерватории.

По свидетельству супруги Щеголева, отношения между покойным и этими двумя были всегда ровными и дружескими, никаких конфликтов у них не было. Но это со слов супруги.

Скрипач играл в оркестре, был первой скрипкой, Гудковский писал музыку для театральных постановок, радиопередач, в общем, до славы Щеголева ему было ой как далеко. Сам по себе этот факт ничего не доказывал, но мотивом мог быть. То есть в случае с Гудковским и Минкиным могли иметь место два мотива: ревность и месть, а также жадность в какой-то мере.

Итого у капитана набралось четыре подозреваемых. Не мало, если подумать, но и не слишком много, чтобы запутаться. А что, как ни крути, а дело двигается, довольно крякнул Евграф Никанорович, закидывая руки за голову.

Глава 3

28 сентября 1957 года. Ленинград

Привлекать к делу лишних людей Евграф Никанорович пока что счел нецелесообразным, а решил начать с опроса самих подозреваемых, собрать, так сказать, их мнение друг о друге.

– Римма Тимофеевна? – приподняла красиво подведенную бровь Анна Ивановна Альт. – Прекрасная женщина, мы уже многие годы знакомы. Как пианистка она, возможно, и не обладает ярким талантом, но как человек очень приятная, интеллигентная женщина.

– А напомните мне, где она служит?

– Аккомпаниатором в Ленконцерте, – охотно сообщила Анна Ивановна, игриво наматывая на пальчик выбившийся из прически рыжеватый локон.

Анне Ивановне было определенно за сорок, но выглядела она хорошо, моложаво, подтянуто: прямая спина, ясный открытый взгляд, вокруг лица ореол из пушистых локонов.

– Скажите, а какие у Риммы Тимофеевны отношения с мужем?

– С мужем? – искренне удивилась Анна Ивановна. – Нормальные, насколько я знаю. А в чем дело? – тут же оживилась она. – Вы знаете, мы же встречаемся только у Щеголевых, поэтому близко я Римму Тимофеевну не знаю.

– Жаль, – вздохнул Евграф Никанорович. – А мне бы как раз хотелось побеседовать с человеком, хорошо ее знающим.

– А почему? Что-то случилось?

– Да вот, до нас дошли слухи, что у Риммы Тимофеевны был когда-то роман с Модестом Щеголевым, хотели проверить информацию.

– Ах вот оно что! – оживилась Анна Ивановна. – Я, признаться, о нем никогда не слыхала, я как-то даже думала, что Римма Тимофеевна любит своего мужа, знаете, они очень давно женаты, еще будучи студентами поженились по большой любви. Но, знаете, все может быть, – тараторила оживленно Анна Ивановна. – Все же Римма Тимофеевна женщина интересная, одевается хорошо. Вениамин Аркадьевич на жене не экономит, а он, знаете ли, очень известный в городе хирург, у него все городское руководство лечится. Мы все у него лечимся.

– Значит, вы лично о романе Риммы Тимофеевны ничего не слышали?

– Нет, – категорически покачала головой Анна Ивановна.

– А что вы можете рассказать о Марии Александровне?

– У нее тоже был роман со Щеголевым? Ай да Модест, а таким семьянином преданным прикидывался. Так вокруг Ларочки суетился. Я даже завидовала, грешным делом. Нет, Сема, конечно, тоже прекрасный муж и отец, но, знаете, в нем все как-то вяло. Он весь в музыке, а вот Модест очень красиво за Ларочкой ухаживал, даже после свадьбы. Подарки дарил на день рождения дорогие, цветы без повода. Когда я моему Семе про цветы раньше говорила, он всегда делал удивленное лицо и напоминал, что у нас их девать некуда. Поклонницы ему после концерта их охапками дарят. Ему даже не понять, какая разница между цветами, которые дарят ему, и теми, что он дарит лично мне, – с обидой в голосе пожаловалась Анна Ивановна. – Да и подарки… Вечно он спрашивает, чего мне хочется, а потом дает деньги и велит купить эту вещь. А Модест был настоящим рыцарем, как красиво он преподносил подарки, всегда сюрпризом, и даже часто при гостях. Вот сидим мы все вместе за столом, Модест Петрович кричит: «Луша, подавай десерт!» Входит домработница с подносом, прикрытым такой специальной серебряной крышкой, а под ним не торт, не пирожные, а большой красиво перевязанный сверток. Лара его начинает разворачивать со смехом, а там обертки, обертки, а внутри маленькая коробочка, а в ней кольцо или подвеска, разве не прелесть? И это у всех на глазах. Или велит специально Луше окно открыть для проветривания. Лара начинает жаловаться, что дует, а он ей раз – и шубу на плечи!

– Ничего себе, шубу! Откуда же у него