Я взял пистолеты, вряд ли сознавая, что делаю, и едва веря своим ушам, между тем как Дюпен продолжал, точно рассуждая сам с собою. Я уже упоминал о его рассеянном виде в такие минуты. Он обращался ко мне, но его голос, хотя не особенно громкий, звучал так, как будто бы он переговаривался с кем-нибудь издали. Глаза его были устремлены на стену.

– Что голоса ссорящихся, – продолжат он, – не принадлежали самим женщинам, доказывается свидетельскими показаниями. Это уничтожает возможность предположения, будто старуха сначала умертвила дочь, а затем совершила самоубийство. Я, впрочем, упоминаю об этом предположении только для порядка, потому что у мадам Л'Эспанэ не хватило бы силы засунуть тело дочери в трубу, а характер увечий на ее собственном теле исключает возможность самоубийства. Стало быть, убийство совершено посторонними лицами, и голоса этих лиц и были услышаны свидетелями. Теперь рассмотрим показания об этих голосах. Не будем разбирать их в целом, а отметим только их особенности. Заметили вы в них что-нибудь особенное?

Я отвечал, что в то время как все свидетели приписывали грубый голос французу, их мнения крайне расходились относительно визгливого голоса, или резкого, как характеризовал его один из свидетелей.

– Это само показание, – возразил Дюпен, – а не особенность показания. Вы, стало быть, ничего не заметили толком. А между тем тут есть обстоятельство, достойное замечания. Свидетели, как вы заметили, согласны насчет грубого голоса. Но особенность показаний относительно визгливого голоса не в разногласии, а в том, как его описывали: итальянец, англичанин, испанец, голландец и француз. Каждый из них отзывался о нем как о голосе иностранца. Каждый уверен, что этот голос не принадлежал его соотечественнику. В этом все сходятся – то есть в том, что обладатель визгливого голоса не принадлежит нации свидетеля. Француз предполагает, что это голос испанца и «что он разобрал бы отдельные слова, если бы знал испанский язык». Голландец утверждает, что голос принадлежал французу, но из отчета видно, что свидетель, «не зная французского языка, объяснялся при помощи переводчика».

Англичанин думает, что это был голос немца, но он «не понимает немецкого языка». Испанец «уверен», что голос принадлежал англичанину, но «судит только по интонации», так как «не знает английского языка». Итальянцу кажется, что это был голос русского, но он «никогда не слыхал русскую речь». Другой француз расходится с первым и положительно утверждает, что голос принадлежал итальянцу; но, «не зная совершенно этого языка», он, подобно испанцу, «судит по интонации». Странный, в самом деле, голос, если о нем возможно дать такие показания; голос, в интонации которого представители пяти великих наций Европы не смогли узнать ничего родственного! Вы скажете, что он мог принадлежать азиату, африканцу. Уроженцев Азии и Африки немного наберется в Европе; но, не отрицая возможности такого предположения, я укажу только на три следующие пункта. Один из свидетелей называет голос «скорее резким, чем визгливым». Другие говорят, что он был «отрывистый и неровный». Ни один из них не мог различить слова, точнее звуки, похожие на слова.

– Не знаю, – продолжал Дюпен, – какое впечатление мои слова производят на ваш ум, но, по моему мнению, законный вывод из этой части показания, относительно грубого и визгливого голосов, сам по себе способен породить подозрение, которое послужит путеводной нитью для всех дальнейших изысканий. Я говорю «законный вывод», но это выражение не вполне передает мою мысль. Я, собственно, думаю, что вывод может быть лишь один и что подозрение, о котором я говорю, вытекает из него неизбежно, как его единственный результат. Что это за подозрение – я пока не скажу. Замечу только, что в моих глазах оно оказалось достаточно сильным, чтобы дать определенное направление – известную тенденцию – моим поискам в комнате.

Перенесемся мысленно в эту комнату. Что мы прежде всего станем искать в ней? Выхода, посредством которого скрылись убийцы. Излишне говорить, что мы не верим в сверхъестественные явления. Мадам Л'Эспанэ и ее дочь не были умерщвлены духами. Виновники преступления – материальные существа, которые спаслись материальным путем. Но как именно? К счастью, есть только один способ обсуждения этого пункта, и этот способ должен привести нас к определенному заключению. Рассмотрим один за другим все пути к бегству. Ясно, что убийцы находились в комнате, где найдено тело мадмуазель Л'Эспанэ, или в соседней комнате в то время, как свидетели поднимались по лестнице. Значит, нужно искать выхода из этих двух комнат. Полиция освидетельствовала полы, потолки, стены самым тщательным образом. Потайной выход не мог бы ускользнуть от ее внимания. Но, не доверяя ее глазам, я произвел осмотр своими собственными. Действительно, потайных выходов не было. Обе двери из комнат в коридор были заперты, и ключи находились в замках. Обратимся к трубам. На расстоянии восьми или десяти футов над печами ширина их обыкновенная, но на всем протяжении трубы не пролезет и крупная кошка. Итак, уйти через трубу абсолютно невозможно. Остаются окна. Через те, что выходят на улицу, нельзя было спуститься незамеченным, так как на улице собралась толпа. Следовательно, убийцы должны были уйти в окна задней комнаты. Придя неизбежно к такому заключению, мы не должны отвергать его ввиду кажущейся невозможности. Нам остается только доказать, что эта невозможность действительно кажущаяся.

В комнате два окна. Одно из них не заставлено мебелью и видно целиком. Нижняя часть другого окна закрыта изголовьем тяжелой кровати, придвинутой к нему вплотную. Первое оказалось запертым изнутри. Никакими усилиями не удалось его поднять. В раме с левой стороны была проверчена дыра, и в нее заволочен гвоздь по самую шляпку. В другом окне оказался такой же гвоздь, и его также не удалось отворить. Полиция решила, что этим путем убежать было невозможно. И потому нашла излишним вытащить гвозди и отворить окна.

Я не так поступил, именно на том основании, которое сейчас указал, – то есть потому, что невозможность должна была быть только кажущейся.

Я рассуждал a posteriori[17]. Убийцы бежали в одно из этих окон. Сделав это, они не могли запереть окна изнутри – соображение, которое своею очевидностью заставило полицию отказаться от дальнейших поисков в этом направлении. Но окна были заперты. Стало быть, они должны были затвориться сами. Это заключение являлось неизбежным. Я подошел к свободному окну, вытащил – не без труда – гвоздь и попытался поднять раму. Как я и