при виде такого опасного оружия в руках свирепого зверя, матрос в первую минуту не знал, что делать. Впрочем, он привык усмирять орангутанга с помощью плети, к которой и теперь обратился. При виде ее зверь кинулся вон из комнаты, сбежал по лестнице и выскочил в окно, которое, к несчастью, оказалось открытым на улицу.

Француз погнался за ним в отчаянии; обезьяна бежала, размахивая бритвой, временами останавливаясь и делая гримасы своему хозяину. Но, подпустив его почти вплотную, снова обращалась в бегство. Это преследование продолжалось довольно долго. Улицы были совершенно пусты, вследствие раннего времени. Пробегая по переулку позади улицы Морг, обезьяна заметила свет в открытом окне комнаты мадам Л'Эспанэ. Взобравшись с невероятной быстротой и ловкостью по громоотводу, она уцепилась за ставню, которая была открыта настежь, и вскочила прямо на спинку кровати. Все это потребовало не более минуты. Когда орангутанг вскочил в комнату, ставня снова распахнулась.

Матрос обрадовался и испугался. Теперь он надеялся поймать животное, так как вряд ли оно могло ускользнуть из ловушки, в которую само забралось. С другой стороны, он боялся, как бы оно не наделало беды в доме. Это последнее соображение заставило его продолжать преследование. Взобраться по громоотводу нетрудно, тем более для матроса, но, когда он поднялся до уровня окна, находившегося от него по левую руку, довольно высоко над землей, пришлось остановиться. Он смог только заглянуть внутрь комнаты и, сделав это, чуть не свалился с громоотвода от ужаса. Тут-то и раздались отчаянные крики, разбудившие обитателей улицы Морг. Мадам Л'Эспанэ и ее дочь, в ночных сорочках, по-видимому, занимались разборкой документов в железном сундуке, о котором уже упоминалось выше. Он был открыт, и его содержимое выложено на пол. Жертвы сидели спиной к окну и, должно быть, не заметили зверя, вскочившего в комнату. Звук захлопнувшейся ставни мог быть приписан ветру.

Когда матрос заглянул в комнату, гигантское животное, схватив мадам Л'Эспанэ за волосы (распущенные на ночь), провело по ее лицу бритвой, подражая движениям цирюльника. Дочь лежала на полу в обмороке. Отчаянные крики и борьба старухи (при этом у нее и были вырваны волосы) превратили в бешенство первоначально мирные намерения орангутанга. Одним взмахом своей мускулистой руки он почти начисто отделил ее голову от тела. Вид крови довел его до исступления. Щелкая зубами и сверкая глазами, он ринулся на тело девушки и, охватив ее горло своими страшными руками, задушил несчастную. В эту минуту его блуждающие взоры упали на спинку кровати, из-за которой виднелась окаменевшая от ужаса голова матроса. Бешенство животного, без сомнения, хорошо помнившего плеть, мгновенно превратилось в страх. Зная, что ему предстоит наказание, он, вероятно, хотел скрыть следы своего преступления и заметался по комнате в припадке нервного волнения, опрокидывая и швыряя все, что попадалось под руку. В заключение, схватив тело дочери, он засунул его в трубу, а труп мадам Л'Эспанэ выбросил в окно.

Когда обезьяна приблизилась к окну с изуродованным телом своей жертвы, матрос в ужасе отшатнулся и, скорее соскользнув, чем спустившись с громоотвода, опрометью кинулся домой, в паническом страхе за последствия преступления, бросив орангутанга на произвол судьбы. Звуки голосов, которые были услышаны свидетелями на лестнице, были восклицания француза и рычанье зверя.

Больше, кажется, нечего прибавлять. Орангутанг, без сомнения, бежал из комнаты по громоотводу, пока ломали дверь. При этом он захлопнул за собой ставню. Позднее зверь был пойман самим владельцем и продан за большую сумму в Jardin des Plantes[23]. Лебон был тотчас освобожден, после того как мы разъяснили обстоятельства дела (с некоторыми комментариями со стороны Дюпена) в канцелярии префекта полиции. Этот чиновник, хотя и питавший расположение к моему другу, был несколько раздосадован таким неожиданным оборотом дела и не удержался от саркастических замечаний насчет людей, которые любят соваться не в свое дело.

– Пусть болтает, – сказал мне Дюпен, не считавший нужным возражать префекту. – Пусть отведет душу. Я довольствуюсь тем, что разбил его на его собственной территории. Во всяком случае, напрасно он удивляется тому, что не сумел разгадать тайны: наш приятель префект слишком хитроумен, чтобы быть глубоким. В его мудрости нет прочного основания. Он голова без тела, как изображения богини Лаверны[24], или, самое большее, голова и плечи, как у трески. Но, в конце концов, он добрый малый. Я в особенности люблю его за мастерский прием лицемерия, с помощью которого ему удалось приобрести репутацию человека проницательного. Разумею его манеру “de nier ce qui est, et d’expliquer ce qui n’est pas[25]”.

Перевод М. Энгельгардта

Тайна Мари Роже

Продолжение «Убийства на улице Морг»

При напечатании «Мари Роже» в первый раз можно было обойтись без примечаний, которыми сопровождается этот рассказ в настоящем издании, но промежуток в несколько лет со времени трагедии, послужившей основой для рассказа, делает их не лишними, равно как и несколько объяснительных слов. Молодая девушка Мэри Сесилия Роджерс была убита поблизости от Нью-Йорка, и хотя это происшествие наделало много шума, тайна преступления осталась неразрешенной до времени напечатания повести (ноябрь 1842 г.). Автор этой последней, в форме вымышленной истории одной парижской grizette (гризетки), излагает до мельчайших подробностей существенные обстоятельства действительного убийства Мэри Роджерс. Таким образом, все аргументы прилагаются к истинному событию – исследование этой истины, собственно, и было целью рассказа. «Тайна Мари Роже» написана вдали от места, где совершилось кровавое преступление, исключительно на основании газетных сведений. Таким образом, от автора ускользнуло многое, чем он мог бы воспользоваться, если бы сам посетил место действия. Тем не менее нелишне будет заметить, что признания двух лиц (одно из них – госпожи Делюк), сделанные в разное время, много спустя после напечатания этой истории подтвердили не только общий вывод автора, но и все до единой главные гипотетические детали, послужившие основой вывода.

Существует ряд идеальных событий, которые совершаются параллельно с действительными. Люди и случайности обыкновенно изменяют идеальное событие, так что оно проявляется не вполне, и его последствия тоже оказываются неполными. Так было с Реформацией – вместо протестантизма явилось лютеранство.

Новалис, «Нравственные воззрения»

Немного найдется людей, даже из числа самых спокойных мыслителей, у которых бы не являлось когда-нибудь смутной, но непреодолимой веры в сверхъестественное, вызванной совпадениями до того невероятными, что ум отказывался считать их только совпадениями. От этого чувства – ибо смутная полувера, о которой я говорю, никогда не приобретает силу мысли, – можно отделаться, только обратившись к учению о случае, или, как его называют технически, к