свободно говорит обычно заикающийся Брегвадзе. А Васо тоже растерянно смотрел на присутствующих, безуспешно пытаясь понять, что же из сказанного им могло так взволновать всех. Карда заметил растерянность Васо и решил задать ему вопрос, чтобы окончательно убедиться, что он уже не заикается.

— У меня к вам один вопрос, товарищ Брегвадзе.

— Я слушаю.

— Антон Бачило внес предложение дать Уче Шамугия экскаватор. Он, оказывается, может уже работать самостоятельно. Что вы думаете на этот счет?

— Конечно, конечно. Давно уже пора. Обязательно надо дать, — обрадовался Васо Брегвадзе и только сейчас заметил, что говорит не заикаясь. Не смея поверить в свое открытие, он продолжал: — Дадим ему «Пристман». («Я уже не заикаюсь», — чуть не закричал он от восторга.) Я знаю, товарищи, почему вы с таким изумлением смотрите на меня. Я перестал заикаться... Или это мне только кажется? — обратился он ко всем и выжидательно замолк.

— Верно, верно, — раздалось со всех сторон.

— Как же это случилось? — не переставал удивляться Васо. — Наверное, доброе дело и большая радость способны чудеса творить. Меня в мировую войну контузило, с той самой поры и заикался я. И вот теперь, через столько лет, как рукой сняло... Добрые вести и не такое еще, видно, могут...

— Это какая же весть, Василий Георгиевич? — спросила Серова.

— А то, что не стали мы бумажки дожидаться. Ох и много всяких бумаг мы исписываем, спасу нет! Только делу вредим. Не к чему столько бумаги зря переводить. — Васо говорил взволнованно, но заикания как не бывало. — Неужели я и впрямь перестал заикаться?! Даже не верится.

— Так оно и есть, Васо, — сказал начальник строительства. — Ну, теперь уж нам несдобровать. Ты со своим языком никому спуску не дашь.

— Будем работать на совесть, и, призываю всех в свидетели, слова лишнего от меня не услышите.

Мгла сгустилась. Небо, покрытое грозовыми тучами, низко нависло над землей.

Фары машины едва освещали дорогу. Джапаридзе вел машину не глядя. Дорога эта была исхожена и изъезжена им вдоль и поперек — он знал здесь каждую выбоину.

Важа правил машиной одной рукой, другой же поминутно вытирал пот с лица. Стояла такая духота, что вся кожа горела. С совещания они возвращались вдвоем с Галиной Аркадьевной на гангиевской «эмке». Теперь на ней ездил Важа.

«Эмка» эта была для Важи и Галины не просто машиной — в ней как бы осталась частица души Андро Гангия, живая, близкая и дорогая для обоих. Важа, как некогда и Андро, любовно и бережно ухаживал за машиной. И если для Андро «эмка» была всего лишь машиной, то для Важи она была еще и памятью о друге. Он сам разбирал мотор, мыл машину, словно угадывая, что тревожит ее, в чем нуждается она в первую очередь.

По обе стороны дороги тянулся нетронутый лес. Покрытые лишайником деревья по колено стояли в болотной и дождевой воде. Большую часть года здесь непрестанно идут проливные дожди. Дождевая вода не успевает испариться до очередного дождя. Все вокруг гниет и смердит. От ядовитых испарений, комарья и мошки, бесконечного кваканья лягушек темнеет в глазах, кружится голова, все плывет как в тумане.

Никогда еще не задыхался так Важа, никогда еще так градом не лил с него пот. И виноваты тут были не столько гнилой воздух и духота, сколько весть о смерти Андро. С самого утра, с того самого момента, как Галина принесла эту весть в кабинет начальника управления, мучительная, гнетущая печаль не покидала Важу.

Серова догадывалась о состоянии мужа. Несколько раз она безуспешно пыталась заговорить с ним, отвлечь его от тяжелых раздумий и в конце концов отказалась от этой затеи. Да и сама она чувствовала себя не лучше.

Машина то и дело подпрыгивала на ухабах. Серову мотало из стороны в сторону, то подбрасывая кверху, то швыряя к мужу или к дверце. Она давно привыкла к такой тряске, к такой дороге и старалась лишь покрепче ухватиться за поручни, чтобы не толкать Важу, ведущего машину.

За поворотом тянулись бараки, в которых размещались сваны, работающие на строительстве канала. Здесь жили и строители моста через Риони, и корчевщики леса.

Баил Беткил! Сокол ясный,

Встреча с тобой утешила меня.

Своими пляской и пением

Ты украсишь любое застолье.

— Сваны поют, — сказала Серова Важе и украдкой улыбнулась, чтобы Важа ненароком не заметил ее улыбки. — Наверное, они уже знают о результатах совещания. И когда только успели?!

— Только закончилось совещание, сваны тотчас же ушли, — ответил Важа. — Они поспешили порадовать своих доброй вестью.

— Теперь уж сваны никуда не уйдут.

— Сваны никуда бы и не ушли.

— Почему ты так думаешь?

— Они слишком хорошо знают цену труду. Ни за что они не бросили бы начатое дело.

На стене барака висел фонарь, призрачно освещавший сидевших на лестнице сванов.

Отважному юноше весело кинет

Голубой платок белокожая женщина.

Беткил, твоя любовь

Перепутала все мои стежки-дорожки.

— Важа, остановись, пожалуйста, на минутку. Давай послушаем песню.

Важа остановил машину и облокотился на руль. Он совершенно не был настроен слушать песни.

Баил Беткил! Твоя башня

Выстроена из белого камня,

И все туры в твоем стойле

Добыты благодаря тебе.

— Сколько печали в этой песне и сколько любви к жизни. И какие у них голоса, словно бы горы поют, — сказала Галина. — Как называется эта песня, Важа?

— Не знаю.

— Я думала, что все грузинские песни нежностью и лиричностью похожи на мингрельские. А в этой песне удивительно много нежности, но и поразительной мощи тоже.

Важа не слушал песню. Ему было не до песен. Серова пыталась своим разговором отвлечь его от грустных мыслей. Важа догадался об этом, но отрешиться от гнетущей печали он был не в силах.

Кончилась песня.

Важа включил мотор. Машина тронулась, сопровождаемая оглушительным кваканьем лягушек, комариным