— Ты настоящая? — шепчу я.

Она не издает ни звука и даже не шелохнется.

— Или ты умерла?

Эгги поднимает руку к лицу, прикасается пальцем к щекам, к своему лбу — к моему лбу, к своим губам — к моим губам.

— Я не могу избавиться от тебя, — настаиваю я, ясно ощущая ее прикосновения, и все же не игра ли это моего воображения? Не притворяюсь ли я, что это правда, когда на самом деле ничего подобного нет? — Ты призрак? — спрашиваю я ее.

Эгги до боли сжимает мою руку, так сильно, что чуть не ломает мне кости. Наверно, она сознательно пытается причинить мне боль. Потом она делает знак. Один из первых, которые когда-то придумала.

«Я не знаю».

22

На опытных делянках нет свежей поросли. Я прихожу на участок, где ботаники тщательно наблюдают за ходом эксперимента, надеясь на прогресс, но ничего не появилось ни на холме, ни в долине, где трава объедена до самой земли. Зелень не пробивается к солнцу из-под бурой невзрачности. Я знаю, еще рано, и сезон не тот, нужно дать время естественному ходу вещей, позволить волкам сотворить свое волшебство, — все это я знаю, но все равно брожу по этому клочку земли, словно наказывая себя. Из головы у меня не выходит Рэд и его ружье. Он даже менее терпелив, чем я.

Эгги оставляет мне рисунок в виде неровного круга с подписью внизу: «Грейпфрут. И теперь она тебя слышит».

* * *

На этой неделе она величиной с цукини. Может, это и не девочка, но в моем мозгу она обрела собственную форму, независимо от меня. Мое тело работает и ждет. Наступит ли день, когда Лэйни передумает?

* * *

Яркие языки осеннего костра лижут лесной полог. Гиацинтовый красный, цвет пятен на теле земляного клопа Lygaeus apterous. Голландский оранжевый, как полоска на голове желтоголового королька. Лимонно-желтый, как брюшко шершня. Сочные, трепещущие краски ласкают воздух и до неузнаваемости преображают эти места. Когда свежий ветер качает ветви, листья искрятся. В городе говорят, что зима придет рано и будет в этом году суровой. Сейчас еще только октябрь, но в воздухе уже чувствуется ее ледяное дыхание.

Номер Восемь давно принесла приплод, и детенышам уже исполнилось четырнадцать недель. Они покинули нору и начали питаться мясом; в отличие от волчат Абернети, у них есть здоровая стая, которая охотится, чтобы накормить их. Их глаза становятся золотыми. Они превращаются в хищников.

А моя малышка сейчас размером с баклажан.

* * *

Сначала на ферме около Глен-Троми убили корову. Места здесь, на западе национального парка, невзрачные. В воздухе висит серая морось, что-то среднее между дождем и туманом. В глухих пустошах не обитает ничто живое, и все же тут пасутся неухоженные коровы. Куда ни глянь, повсюду скот. Мы все ждали этого дня. Если некоторое время и стояла хрупкая тишина, то теперь все переменится: поднимется шум.

Мы с Эваном едем в лощину, чтобы осмотреть тушу и подтвердить, что корова стала жертвой волка. Вся туша разодрана, и нет сомнений, что только крупный хищник с чрезвычайно мощными челюстями мог нанести такие раны. Лисы исключены, они не охотятся в столь суровой местности и не обладают такой силой.

Владельцы — пожилая пара, Шеймус и Клэр. Шеймус безутешен: убитая корова — одна из лучших племенных особей, жившая на ферме много лет. У нее остался теленок, которого теперь придется растить без матери. У меня возникает впечатление, что хозяин оплакивал бы так любого из своих питомцев.

— Это ваша земля? — спрашиваю я, оглядывая пригибаемую ветром траву.

— Наши земли заканчиваются далеко к западу, — признается Шеймус.

— А ограда где-нибудь есть?

— Конечно, нет, эта пустошь никому не принадлежит.

Я поворачиваюсь к нему.

— Хотите совет? Отгоните скот на свою территорию и поставьте забор. Мы же предупреждали об этом несколько месяцев назад, и не раз. А теперь Фонд спасения волков должен возмещать вам ущерб?

Я качаю головой и направляюсь к машине. За моей спиной Эван извиняется перед фермером и объясняет ему меры предосторожности — снова. Мне стыдно за свой выпад; бедняга потерял животное, к которому привязался. Впрочем, он мог предотвратить несчастье, однако даже пальцем не пошевелил.

Я вижу приближающийся пикап Дункана и спешу дойти до своей машины, пока он не подъехал. Он стучит мне в окно, когда я уже завожу мотор. Я неохотно опускаю стекло, понимая, что живот уже округлился. Надеюсь, что пальто скроет это.

— Привет.

— Волк? — спрашивает он.

— Да.

— Что будем делать?

— С чем?

— С волком.

Я хмурюсь.

— Ничего, Дункан. Это всего лишь одна корова. Хозяевам за нее заплатят. Будут еще нападения. Тебе нужно приучить жителей к этой мысли, а не потакать их жалобам.

Я поднимаю стекло.

Новость об убитой корове быстро, если не сказать мгновенно, облетает окрестные фермы. И, словно идет война, ответный огонь следует незамедлительно. Тишина заканчивается.

Сначала, еще не успев ничего увидеть, я улавливаю запах. Мне он внушает отвращение, зато хищников привлекает. Я знаю, что это физиологическая реакция, но меня все равно охватывает ужас, и больше всего хочется развернуться и рвануть в противоположном направлении. Но я продолжаю идти вперед и наконец вижу источник вони.

Коттедж, где находится наша база, весь покрыт ярко-красной глазурью. Кто-то с диким восторгом, иначе не назовешь, разбрызгал по стенам и окнам полукруглые дорожки крови. Я пугаюсь, а ведь именно так и было задумано, и это меня злит, впрочем, как и все здесь происходящее.

Я тянусь к телефону, хотя еще только рассвело. Связи нет. Тут никогда нет связи. Приходится выйти в поле, чтобы поймать сигнал, но голос Дункана все равно периодически пропадает. Мне удается донести до него, что ему нужно приехать.

Дункан является полусонный. Я не подумала предупредить его, чтобы он не брал с собой Фингала, и теперь пес носится от одной кровавой лужи к другой, дрожа от радости.

— Кто-то постарался на славу, — бормочет Дункан. Я жду, пока он хромает вокруг дома, делая телефоном фотографии. — Внутрь вламывались?

— Нет.

— Уверена? Оборудование на месте?

— Ничего не взяли. И дверь была заперта.

— Тебя просто пытались напугать.

— Ясен перец, Дункан.

— Предоставь это мне. Ты держишься?

Я киваю, и он прыгает в машину. Фингал не откликается на зов, поскольку истерично лакает кровь животных, поэтому я подбегаю к нему и осторожно оттаскиваю за ошейник.

— Пойдем,