— А что еще делается, чтобы возродить шотландскую природу? — спрашиваю я миссис Дойл, желая разговорить ее. Я счастлива найти такого собеседника.

— Ой, много чего, дорогая. Начиналось все, я бы сказала, наперекосяк. Когда мы осознали, что из-за вырубки деревьев у нас остаются только несколько жалких рощиц каледонской сосны, то лесничие, вместо того чтобы сажать исконные растения, зачем-то попытались приживить здесь неродные хвойники! Безумие! Это губительно для местной флоры. Ну вот, и потом здравый смысл возобладал, и мы стали сажать эндемики и возвращать в лес бедных пропавших животных. Для начала бобров. Я слышала, к югу от нас владельцы земли платят за то, чтобы на их территориях водилась живность, так сильно они любят зверюшек. А скоро мы поедем на север, на заболоченные земли.

— А где это?

— На полуострове Амхойн. Там самое большое в мире торфяное болото. Оно хранит неисчерпаемые запасы углерода. Больше, чем любой лес, я полагаю.

— Серьезно?

— И они еще хотят построить там космодром! Не где-нибудь, а именно там! Болваны. Знаете, что происходит с торфом, если на него попадет искра? Он загорится и будет гореть бесконечно, выпуская весь этот углерод в воздух. Такие места требуют бережного отношения, а эти умники решили запускать оттуда ракеты! Видали вы таких кретинов, а?

Я киваю; этот рассказ и правда привел меня в ужас.

— А что вы будете там делать?

— Протестовать, конечно.

Я с восхищением смотрю на собеседницу.

— Надеюсь, вы не обидитесь на мои слова, но я встречала мало людей вашего возраста, которые так приветствуют идею сохранения природы.

— Ой, какая ерунда. Таких, как я, полно среди зеленых бузотеров. Мы еще ого-го!

Я слышу в ее голосе страсть, и душу согревает надежда.

— А знаете, в чем секрет, дорогая?

— В чем же?

— Все очень просто: не обязательно заниматься возрождением в очень больших масштабах. Можно начать с малого, со своего заднего двора. Я много лет выращиваю полевые цветы, и о! — какие только крошечные существа не наведываются ко мне в гости.

— Как чудесно, — с придыханием произношу я. — Можно я тоже как-нибудь наведаюсь к вам?

— Конечно, дорогая, это будет честь для меня, — отвечает миссис Дойл. — Внести свой вклад гораздо проще, чем многие думают, — добавляет она. — Но знаете, перемены многих пугают, — заключает пожилая женщина через некоторое время. — Однако дело в том, что, когда ты распахиваешь сердце для возрождения пейзажа, ты открываешь дорогу и для возрождения самого себя.

Проходит пара часов, и я успеваю поговорить с большинством членов клуба, а Дуглас — рассказать множество совершенно непристойных анекдотов, заставляя нас всех хихикать. Мы угощаемся вкусным сыром; когда я тянусь за мягким бри, миссис Дойл тихо предупреждает: «Не советую вам, дорогая. И только когда мы закругляемся, мне приходит в голову, что это удачная возможность выведать что-нибудь о Дункане.

— Миссис Дойл, — обращаюсь я к старушке, сворачивая оставшуюся шерсть так же, как она.

— Да, милая?

— Я заметила, что Дункан часто вас навещает…

— О, дай Бог ему здоровья. — Она очаровательно улыбается. — Мы все любим нашего Дункана.

Я не знаю, о чем именно собираюсь спросить, и в конце концов просто говорю:

— Он кажется очень добрым.

— О да, Дункан очень добрый. Очень. Вот почему мы все так часто зовем бедного парнишку к себе.

— Что вы имеете в виду?

— Этому мальчику нужна любовь. Семья.

Я с удивлением смотрю на нее. Мне как-то не приходило в голову, что это они о нем заботятся, а не наоборот. Что на самом деле это Дункан одинокий человек, нуждающийся в помощи.

После кружка вязания я еду в «Белого гуся». В переполненном людьми пабе сидит Лэйни. Она пришла со своими братьями и Фергюсом и пьет белое вино. Мне не хочется припирать ее к стенке, но, может быть, на публике она скорее согласится со мной разговаривать. Я направляюсь к ее столу, мужчины приветственно кивают мне, но Лэйни не здоровается. Она смотрит на меня молча, с ожиданием и кажется при этом измученной, усталой не по годам. Теперь она единственная владелица близкой к разорению фермы. Но по крайней мере, она больше не боится за свою жизнь.

— Привет, Инти, — здоровается со мной Фергюс. — Присоединишься к нам?

— Можно я украду у вас Лэйни на пару слов? — спрашиваю я.

Женщина колеблется, потом встает.

— Что вы пьете?

— Шардоне.

Я указываю ей на тихий уголок около камина и направляюсь к бару. Сначала я хочу заказать два бокала вина, но потом передумываю и беру себе минеральную воду.

Я протискиваюсь за каменную стенку и сажусь на диванчик. Здесь можно поговорить с глазу на глаз, никто не подслушает.

— Как у вас дела?

— Нормально, спасибо.

Я с трудом глотаю и признаюсь:

— Я волновалась за вас. Приходила проведать пару раз…

— Спасибо за еду и вино. О чем вы хотели поговорить?

— Сначала я хочу сказать, что мне жаль Стюарта. Сочувствую вашей утрате.

— С чего бы вдруг? Вы достаточно ясно выразили свое отношение к нему.

Правда? А я-то думала, я чертовски смягчила свое мнение.

— Как держится его семья? Родители живут в городе, да?

Она кивает, слегка разжимая стиснутые руки.

— Все время спрашивают, где Стюарт.

— Что вы им отвечаете?

— Что я не знаю.

Я собираюсь посочувствовать ей, когда она добавляет:

— Но это ложь.

Слова замирают у меня на языке.

Лэйни смотрит на меня, изучает мое лицо, а я в ответ разглядываю ее и от неловкости стучу по столу пальцами.

— Что случилось той ночью? — спрашиваю я. — После того как вы забрали его со станции?

— Я отвезла мужа домой, и мы легли спать. А когда проснулась, его не было. Так я всем рассказываю.

— А это правда?

— Стью сильно избили. На груди и на животе были ужасные синяки. Пока мы ехали домой, он сказал, что Дункан набросился на него, как будто с цепи сорвался, и это наводит на размышления. В машине он раскинул мозгами и пришел к выводу, что без серьезного повода никто не станет так кидаться на людей. И спросил меня, был ли у него повод. — Лэйни отхлебывает вина. Она говорит спокойно, размеренно, но я думаю, что вино ей необходимо, чтобы сохранять невозмутимость. — Я ответила «нет», — продолжает она. — Не могла представить, что случится, если муж узнает правду. Я солгала и унесла бы эту тайну с собой в могилу.

Но, полагаю, он все знал. Может, давно уже догадывался. Несмотря на слабость, он