в собственных эмоциях. Как невыносимо, должно быть, чувствовать, как из тебя вырывают чужую жизнь. Не может быть греха, заслуживающего столь ужасной Божьей кары.

Я подумала о миссис Пинкни, о том, что узнала про нее от Чарльза. Что тяжелее – потерять неродившегося ребенка, пока ты не успела его узнать, или лишиться своего дитя во младенчестве? В чем замысел Господень, ежели Он дарует женщине возможность стать матерью в самых сложных обстоятельствах, а затем жестоко отбирает свой дар? Почему? Я на секунду зажмурилась от ужаса при воспоминании о кровавой сцене, свидетельницей которой стала, хоть и пришла позже, когда трагедия уже случилась. «Господи, избавь меня от подобной беды…»

Я положила полотенца в ведро, туда же бросила деревянный ковш и долила кипятка в жестяную кружку с ивовой корой, которую Мэри-Энн поставила на стол.

Уже подходя к хижине Сары, я увидела, что перед дверью сидит на пятках, упираясь коленями в землю, Бен. Штаны цвета индиго туго натянулись у него на бедрах; камзол из дубленой кожи был расстегнут на груди. Кожаный мешочек, всегда висевший у него на шее, сейчас Бен сжимал в кулаке. Черные глаза не выпускали меня из виду, пока я приближалась.

Я замедлила шаг, задохнувшись от сострадания и странной боли в сердце, затем, тряхнув головой, прошла мимо него.

– Прости, – прошептала я и, набрав воздуха в грудь, переступила порог хижины. Мне почудилось, что Бен потянулся ко мне, когда я проходила мимо, но остановиться было выше моих сил.

На койке в полутьме не было видно никакого движения. Возможно, Сара наконец заснула.

– Поставь ведро вон там. Я ее помою, – сказала Эсси.

– Я помогу.

– Она бы этого не хотела. – Эсси покачала головой, принимая у меня кружку с отваром и ставя ее на низкий столик. На столике была разложена странная коллекция предметов: косточки, камни, обломки веток, засушенные ягоды. Такое любила собирать Эбба. Ставя кружку, Эсси задела каштан, обвязанный веревочкой, он упал на пол и закатился под низкий деревянный остов с тюфяком, служивший Саре кроватью.

Я наклонилась, чтобы достать каштан, и какой-то отблеск привлек мое внимание под кроватью – там валялся стеклянный кувшин. Я из любопытства достала и его вместе с каштаном. Горлышко кувшина было закрыто кусочком ткани, привязанным бечевкой. Я поднесла его к свету – и чуть не выронила из рук. За толстым стеклом извивались… гусеницы.

«Нет! Только не это…» Я затрясла головой, не веря своим глазам. Кувшин был набит листьями, по которым ползали десятки вредительниц, в точности такие, каких я уже видела один раз в жизни – на кустах моей индигоферы.

Я подняла взгляд и увидела, что Эсси уставилась на кувшин у меня в руках с тем же ужасом и ошеломлением. Я перевела взор на кровать. Сара лежала все так же тихо, возможно раньше она спала, но теперь смотрела на меня. Глаза ее сузились, превратившись в узкие щелки, и сквозь эти щелки полыхала такая ненависть, что я вздрогнула.

– Как ты могла? – спросила я, потрясенная настолько, что могла испытывать лишь полное недоумение. – Я… я спасла тебя. Ведь спасла же? Зачем ты это сделала?

Сара не ответила.

Злоба, толкнувшая ее на столь вероломный поступок, вернее на попытку его совершить, была уму не постижима. Я воззрилась на Сару, и мне показалось, что она улыбается бледными, растрескавшимися губами. Мне надо было прийти в ярость, но я смотрела на нее и не испытывала даже слабого гнева.

– Сочувствую твоей утрате, – тихо проговорила я.

– Она сама виновата, – пробормотала Эсси, вытаскивая испачканную простыню из-под ног Сары.

Я отвернулась – меня так затошнило при виде кровавых пятен, что с трудом удалось подавить рвотный позыв.

– Черная магия. Она пробовала навести чары на человека, который оказался под защитой. Под очень сильной защитой. – Эсси многозначительно покосилась на меня – так, будто я должна была знать, о ком она говорит. – И поэтому чары обратились против нее самой.

Все еще борясь с тошнотой, я снова посмотрела на Сару, но та опять погрузилась в забытье. Тогда я с кувшином вышла из хижины и сразу прищурилась от яркого солнца – оказалось, уже рассвело.

Бен стоял и смотрел на стеклянный кувшин у меня в руках. Я видела по его лицу, что он тоже все понял. Затем Бен цокнул языком, сжал челюсти и, шагнув ко мне, обхватил ладонями мои руки, державшие кувшин. Тепло его грубоватой кожи подействовало на меня расслабляюще – я почувствовала, что подавленные эмоции обретают силу и рвутся наружу. Порывисто вздохнув, я взглянула вверх, в прекрасное и доброе лицо Бена. Больше всего на свете мне в тот момент хотелось, чтобы он привлек меня к себе, прижав к широкой, надежной груди. Хотела, чтобы друзья нашли утешение во взаимных объятиях. Я так этого хотела, так жаждала всем своим существом, что меня охватила дрожь, а сердце готово было вырваться из грудной клетки.

– Почему она так меня ненавидит? – прошептала я вместо объятий.

30

Приглушенное размеренное пение плыло с полей, когда рассеялись остатки дремы и я окончательно проснулась. Я открыла глаза, села на постели и в полной темноте вся обратилась в слух. Сомнений не было – африканский напев выводило множество голосов и один, глубокий и полнозвучный, выделялся на их фоне. Голос Того.

Начался сбор урожая.

О, слава Тебе, Господи!

Я взглянула в сторону двери – на пороге как по волшебству возникла Эсси.

– Скорей, Эсси, я хочу это увидеть! – Я скинула одеяло ногами.

– Полегче, детка, – тихо рассмеялась она.

– Я сгораю от нетерпения, Эсси! Я так ждала этого дня! Давай поспешим!

Сбор индигоферы начался до рассвета, и нельзя было его пропустить.

Вскоре я уже выбежала из дома в предрассветную тьму и бросилась туда, откуда разливалось пение.

Наконец-то у нас получилось! Теперь уже ничто не должно было помешать. Мы спаслись от нового нашествия вредителей, и хотя Бен уверял меня, что гусеницы все равно не успели бы сейчас нанести много вреда урожаю, я, думая о том, что могло бы случиться, приходила в ярость. Сара, к счастью, выжила после потери ребенка. Я знала, что Эсси навещает ее каждый день, но сама с ней больше не виделась и была даже рада, что она сегодня не будет присутствовать на столь важном для меня событии.

Темные фигуры двигались между рядами индигоферы, склоняясь и выпрямляясь, как волны. Свистящий шорох серпов вплетался в звукоряд ударным тоном.