Я чувствовала себя так, словно мне приходится крепко держать в узде собственные честолюбивые помыслы, чаяния, чувства… И я боялась, что скоро хватка моя ослабнет, и они вырвутся на свободу, как взбесившиеся кони.

Вдруг что-то с размаху врезалось в меня пониже спины. Я охнула и обернулась.

Бен стоял на том же месте, на губах его играла озорная улыбка, а в руках были еще две сосновые шишки.

Я вытерла глаза, выдав себя.

Бен перестал улыбаться, увидев мои слезы. Он молчал несколько секунд, а потом сказал:

– Все будет хорошо. Я сделаю так, что все будет хорошо.

Я порывисто вздохнула:

– Спасибо.

Он кивнул и осторожно прижал два пальца к кожаному мешочку у себя на груди.

Я не знала, что это означало, но жест был очень знакомый. Кажется, я видела во сне что-то подобное. У меня по спине пробежал холодок. Возможно, это был не сон, а воспоминание.

Тихий возглас где-то справа отвлек меня от этих мыслей, и я увидела Сару, которая стояла в сторонке, положив руку на свой округлившийся живот. Ее взгляд метался между мной и Беном.

И вдруг я с ужасом поняла, что Бен совершил ужасную ошибку.

29

И снова я проснулась до рассвета. С таким нетерпением ждала, когда начнется сбор урожая индигоферы, что это сводило меня с ума. Что-нибудь – да что угодно! – в любой момент могло пойти не так, и я страшно переживала. Еще из головы не шел взгляд Сары – как она смотрела на нас с Беном, когда он пообещал мне, что все будет хорошо.

Новые семена вечнозеленых дубов, которые я проращивала в коробке у себя на подоконнике, дали ростки, и те уже так вытянулись, что их срочно надо было пересаживать на делянку.

В полумраке я полила их водой, подхватила коробку одной рукой, другой взяла туфли и босиком на цыпочках спустилась по лестнице. Вышла на веранду, вдохнула утреннюю прохладу. Попутно удивилась, что Эсси не попалась мне на глаза.

Нервное напряжение не только будоражило мои мысли – от него трясло все тело. Я ждала сбора индигоферы, конечно же, и тревожилась из-за того, что он совпадет с нашим скорым отъездом в Чарльз-Таун, но тут было что-то еще. Нечто, не поддававшееся определению – словно какая-то живая энергия бурлила у меня под кожей. Трудно было сосредоточиться на чем-нибудь днем и расслабиться ночью, когда я оставалась одна. Сохранять спокойствие было невозможно.

Припозднившаяся луна высеребрила дорожку на водах Уаппу-Крик. Я надела туфли, крепко зашнуровала их и достала из корзины в углу веранды маленькую лопатку.

Затем я отыскала на южной окраине наших земельных угодий самое тихое местечко, куда обычно никто не забредал, и высадила несколькими аккуратными рядами ростки, которые в соответствии с моими чаяниями должны были со временем превратиться в прекрасные, высокие, могучие вечнозеленые дубы. Почва здесь была влажная, темная, плодородная. Я нарочно выбрала участок так, чтобы будущая дубовая роща не закрыла вид из дома на залив.

Поговаривали, что на земле лорда Фенвика дальше по побережью стоит вечнозеленый дуб, которому тысяча лет. Ствол его охватить могут шестеро мужчин, взявшись за руки, а изогнутые шишковатые ветви настолько велики и тяжелы, что клонятся под собственным весом до земли. Как величественно и загадочно, должно быть, выглядит этот исполин, грузно опирающийся ветвями о землю в своем противостоянии штормам и ураганам. Я уповала на то, что хотя бы нескольким из посаженных мною дубов суждено стать вечными хранителями берегов Уаппу-Крик и увидеть, что станется с этой землей через тысячу лет. Остальные, конечно же, пойдут на строительство кораблей. Таковы были мои планы.

Чуть позже в тот же день я собиралась попросить Квоша соорудить вокруг моей новой делянки изгородь из прутьев, чтобы никто случайно не затоптал дубовые росточки.

В учебе Квош делал успехи. Я уже подумывала раздобыть для него книги по зодчеству, если таковые найдутся в библиотеке у Чарльза. Способности Квоша к арифметике вкупе с его навыками в плотницком деле и строительстве могли бы дать блестящий результат. А жажду знаний он демонстрировал неутолимую.

Я вздохнула, побрела обратно к дому и на полпути услышала душераздирающий, нечеловеческий крик, от которого кровь застыла у меня в жилах.

В хижине, где жила Сара со своей маленькой дочкой Эббой, царил полумрак, когда я вошла. Слабый свет исходил от масляного светильника – такими пользовались у нас в доме. Эсси была здесь; она склонилась над Сарой, чья черная кожа сейчас казалась мертвенно-бледной и блестела от пота. Глаза Сары были зажмурены, зубы стиснуты и обнажены.

Запах камфоры и целебных трав Эсси не мог перебить крепкий сладковато-металлический запах телесных жидкостей. Я поспешно достала носовой платок и прижала его к носу и рту.

Выражение лица у Эсси было очень серьезное.

– Что случилось? – спросила я. – Что с ней?

Сара застонала – это было похоже на хриплый нутряной вой раненого зверя, истекающего кровью. И подумав об этом, я сразу увидела темные пятна на простынях под ней.

Желудок у меня сразу свело судорогой, в груди стало тесно. «Ребенок! Ребенок Сары!» – мелькнуло в голове. Я подалась вперед:

– О господи боже мой! – и осенила себя крестным знамением. – Мы можем ей помочь?

Эсси покачала головой:

– Слишком поздно.

Сара нас, похоже, услышала и снова взвыла, выгнув спину дугой в агонии.

– Нет, так нельзя! – воскликнула я. – Я сбегаю в дом за мокрыми полотенцами. Нужно обтереть ее. И дать ей отвар ивовой коры, чтобы унять боль. С ней все будет хорошо!

«А с ребенком – нет, – мысленно добавила я, порывисто вздохнув. – Но Сара выживет».

Я выскочила из хижины и поспешила к дому, ко входу на кухню. Мэри-Энн была уже там. Маленькая Эбба в полном неведении о том, что сейчас происходит с ее матерью, сидела с дочками кухарки за дощатым столом и уплетала кукурузную лепешку, запивая ее коровьим молоком. По счастью, Лиль-Гулла, как всегда, ночевал на конюшне и тоже ничего пока не знал.

Вода уже закипала в котелке над очагом. Я сразу направилась к полке с полотенцами схватила целую охапку и намочила в котелке.

– Я это заберу. Еще нам нужен ивовый отвар, Мэри-Энн, сделай, пожалуйста.

Сара потеряла ребенка. Наверное, ребенка от Бена… Думая об этом, я никак не могла разобраться