— Пить надо меньше! — ревниво прозвучал над вересковыми пустошами голос Агафона Мальцева.

— Начальник! — крикнул мне Серп. — Ты слышишь его, начальник?

— Ему тебя слушать не надо, — ревниво бухтел Агафон Мальцев. Он всегда относился к начальству с уважением. Он не мог потерпеть такого амикошонского отношения к начальству: — Ему тебя слушать не надо, Серп. Ему это ни к чему. Он — начальник!

Усилием воли я выгонял из сознания мешающие мне голоса, но нервный фальцет Серпа Ивановича, его взвинченная активность звенели над миром как механическая пила. Голос Серпа Ивановича срывал меня с плоскогорий, голос Серпа Ивановича бросал меня в будни. «Я не козел! — слышал я. — Я на привязи никогда не сидел. Я в неволе не размножался. Я на балкере «Азов» сто стран посетил. Я с австралийцами пьянствовал! И уж океан, мой Агафон, знаю с таких вот!..» — Тут Серп Иванович вскакивал и жестом показывал — с каких…

Но немножко Серп привирал, хотя в пять лет ему уже давали за характер все десять. А с океаном, точнее с первым и весьма далеким о нем представлением, а еще точнее, с первыми и весьма далекими его представителями Серп впервые столкнулся сразу после школы, когда из родного Бубенчикова его, вместе с другими призывниками, доставили на грузовой машине прямо в районный центр.

Гигантский полотняный купол, парусом запрудивший площадь, поразил Серпа. И совсем уж доконал его алый транспарант с белыми буквами.

ЦИРК.

РУСАЛКИ.

Это было как перст судьбы.

С младенческих лет, подогреваемый рассказами деда Евсина, служившего почти две недели на минном тральщике и списанного с флота за профнепригодность, юный Сказкин грезил о море.

Море, считал Серп, окружено дикими камышами, как Нюшкины болота, что начинаются сразу за Бубенчиковым. В море, считал Серп, впадают разные реки, и каждая из них раз в десять шире и глубже речки Панькиной, другими словами — Запрудухи, которую Серп в те годы уже осмеливался переходить вброд. А в камышах вокруг моря, считал Серп, живут не кряквы и кулики, а несказанные и жестокие существа, как то: русалки, морские змеи, драконы, киты и спруты. Вот почему, ни секунды не колеблясь, Серп последние свои деньги извел на билет.

На арене, увидел он, стоял гигантский стеклянный аквариум. В аквариуме, хорошо различимые, призывно изгибаясь, шли в приповерхностном танце самые настоящие русалки, совсем с виду как бубенчиковские девки. но с хвостами вместо ног и с яркими ленточками вместо лифчиков. Последнее Серпа смутило, он поднял взор горе…

Там, вверху, впрочем, тоже было небезынтересно.

Там, вверху, под самый купол уезжал в железной клетке, прутья которой были обмотаны паклей, обильно вымоченной в бензине, веселый клоун в дурацких, как у Серпа, штанах. И конечно, этот умный клоун решил закурить — вытащил из кармана кисет, кремень и стальное, большое, как кепка Серпа, огниво. Серп, не раз бывавший в МТС, той, что обслуживала родное Бубенчиково, хорошо знал свойства горючих веществ, а потому он робко оглянулся на соседа, на дородного седого мужчину в светлом коверкотовом костюме. Сосед добродушно улыбнулся, дал Серпу конфету и даже полуобнял за плечи: дескать, не тушуйся, сморчок, тут дело знают!.. И в этот момент клетка вспыхнула! Клоун с криком бросился к дверце, а дородный сосед Серпа, задыхаясь от смеха, объяснил: «Ишь, он к русалкам хочет!..»

Серп тоже засмеялся, но ему было страшно.

Серп отчетливо видел: дверцу заело, клоун хочет теперь не просто к русалкам, а просто — из клетки! Но все в зале смеялись, и Серп тоже смеялся — он не хотел прослыть этаким простачком из Бубенчикова.

Утверждая себя, Серп продолжал смеяться и тогда, когда все в зале умолкли. Заело не только дверцу, заело и трос, на котором висела клетка. Теперь смех Серпа звучал неуместно и дородный его сосед, завернув рукав коверкотового костюма, не поворачиваясь, пухлой ладонью заткнул Серпу рот. Счастливо оказавшийся на сцене пожарник с маху ударил топором по тросу. Объятая огнем клетка рухнула в бассейн. Русалок выплеснуло прямо в зал. Одна упала рядом с дородным соседом Серпа и Серп успел разглядеть, что хвост у нее пристежной…

Убедившись, что утонувшего, не поддавшегося огню клоуна откачали, зал взревел. Но Серп уже не смеялся. Серп вдруг понял, на что намекала ему судьба. Кому написано на роду утонуть, тот не сгорит… Серп отчетливо увидел — он, Серп Сказкин, уйдет в море! Пусть горят корабли, пусть взрываются толстые танкеры, пусть настоящие сирены заманивают его в туман, он, внявший голосу судьбы, Серп Сказкин, будущий боцман балкера «Азов», будущий матрос портового буксира «Жук», будущий плотник «Горремстроя» (Южно-Сахалинск), будущий конюх леспромхоза «Анива», он — Серп Сказкин — должен отстаивать свои собачьи вахты и следить день изо дня медлительное течение низких, никому, кроме него, неведомых берегов…

— Рыба! — орал Сказкин. — У меня, Агафон, глаза, как перископы! Я в любом бассейне кабак отыщу! Я эту рыбу как тебя видел! В гробу и в полукабельтове! Три горба, шея как гармошка, понял?

— А фонтанчики? — хитро щурился Агафон.

— Никаких фонтанчиков, это тебе не цирк! А вот горбы, они были!

— Это, Серп, болезнь тебя гложет!

— Вышла моя болезнь! — беленился Сказкин. — Вся вышла! С потом моим трудовым вышла!

— Ну тогда осложнения, — мягко настаивал Агафон. — Болезнь, видишь, вышла, а осложнения налицо!

— Осложнения?! — окончательно взрывался Серп. — А корову, мой Агафон, тоже осложнения слопали?

Не желая вмешиваться в бессмысленный спор, я ушел на берег залива.

Над темной громадой Атсонупури завис серебряный хвост совсем небольшой Медведицы. В молчании, в легкой дымке, в туманящихся, плавящихся берегах впрямь мнилось нечто надмирное… Вдали, там, где туман касался воды, тяжко что-то плеснуло, пошла рябь… Касатка?.. Дельфин?.. На секунду я увидел смутные очертания плавников… Один… Два… Три… Их действительно можно было принять за горбы большой рыбы. Усмехнувшись, я согнал с себя оцепенение: Рыба! Рыба Сказкина!..

Узкая дорога маняще звала в дюны.

Странно стоять на дороге, странно знать, что