Пусто. Душно. Тревожно.

Ободранные короткие пинии торчали над нами как вымахавшие под небо кусты укропа.

— Начальник, слышь! Уйди от воды!

…Вверх не вниз, сердце не выскочит.

Отдышались мы на плече кальдеры, Ловили запаленными ртами воздух, старались не глядеть друг на друга. Чего, правда, испугались?

Но ведь — сивуч!

Отдышались.

Сказкин даже заметил небрежно:

— Во вид, да? Картинка! Я за такой вид сорвал бы с Агафона не кастрюльку, а мешок сухофруктов!

Сейчас он был прав.

Глубоко дыша, я всматривался в открывшуюся перед нами панораму.

Правильной круглой формы, как выжженный автогеном, лежал перед нами колоссальный цирк, заполненный столь прозрачной водой, что мы угадали ее только по белой кайме наката, да по темной, проецирующейся в глубину тени плывущего одиноко бревна.

Замерев, забыв о закушенной в зубах папиросе, Серп Иванович сунул зажженную спичку обратно в коробок. Через секунду коробок взорвался. Сказкин отчаянно дернулся, отскочил от провала; коробок, оставив дымный след, исчез под карнизом. Ни я, ни Серп, мы не подошли к краю проследить его путь в кальдеру — пугали трещины, молниями побившие скальные глыбы.

— Во! — восхитился Сказкин. — Живешь и думаешь; все познал, все увидел. И вдруг — такое!

Гигантские клешни мысов почти смыкались на Камне-Льве, торчащем в узком проливе, соединяющем кальдеру с океаном, Островок, правда, походил на гривастого льва. Это сходство так потрясло Серпа, что он ругнулся:

— Черт!., Вот к пяти придем, скажу Агафоше: козел! Жизнь прожил, красоты не видел!

Он успокоился, сел в траву, перемотал портянки. Покатые его плечи быстро двигались — слабые зачатки будущих крыльев. К Львиной Пасти он сидел спиной. К Львиной Пасти он уже привык. Львиная Пасть его больше не интересовала. Он высматривал вдали домик Мальцева:

— Сидит, гад, чаи гоняет, а на его острове зверье давят, зверье рвут! Причем всех подряд! Непорядок! — Он взглянул на меня. — У нас, к примеру, в Бубенчикове кот жил: шерсть стопроцентная, драчлив, как три пьяных грека. Но и он не так — птичку возьмет, мышку возьмет, кошечку погоняет. Но вот корову не брал!

— Серп Иваныч, — прервал я его. — Зрение у тебя телескопическое, сам говорил. Отличись! Вон, смотри, на бережку, под скалами… Или кажется?

— Рыба! — завопил Сказкин.

Но не рыба это была. Нет на свете рыбы величиной с кита… Змея?.. Но кто встречал змею таких размеров?

— Хорош! — в голосе Сказкина сквозила настоящая радость. Двести метров вниз, да три километра плаву — такая дистанция Серпа устраивала. — Хорош! Нажрался сивучинки и спит. Небось ему чебуреки снятся.

Почему именно чебуреки, Сказкин не пояснил. Но пропавшие собаки Мальцева, его несчастная белая корова, наконец, неудачливый сивуч — все это сразу обрело систему.

Сказкин бухтел:

— Слышь, начальник, в нем все метров двадцать! Вот бы галстуков из него нарезать. На весь поселок хватило бы, и в Бубенчиково послал. А представляешь, какая печень?

— При чем тут печень?

— Витамины! Он же жрет разнообразную пищу! — Серп смело сплюнул под ноги и предложил: — Давай застрелим!

— С чего вдруг?

— Сам видишь: мучается.

— Да? — не понимал я волнений Серпа.

— Взгляни, тяжелый, а на камнях лежит. Знаешь, как камни в тело врезаются?

— Почему ты говоришь — он?

— А как надо? — удивился Серп. — Это же гад! Морской, но гад! У нас на балкере «Азов» такого вот в Атлантике наш старпом встретил. Чуть заикой не стал, при весе-то в сто десять!

— Гад столько весил?

— Старпом! — обиделся Сказкин. — Ты бы вот встретил такого, сразу бы вес сбросил!

— А я уже встретил. Вон он на бережку лежит.

— Ха! — сказал Сказкин. — Ты ему еще в пасть загляни!

— Ив пасть заглянем, — пообещал я.

— Это как? Попросим его на обрыв влезть?

— Не полезет, — возразил я. — Сами спустимся.

— Упаси бог! — Сказкин отступил от обрыва. — Мы не сивучи. Мы жить хотим.

— Это да, Серп Иванович, но спускаться нам надо.

— Да ты что, начальник? Он что — твой?

— Наш он, Серп Иванович. Наш!

— Наш? — удивился Сказкин. — Это значит, и мой тоже?.. Тогда пусть гуляет, мне-то он ни к чему. И вообще, как знать… Может, он из нейтралки? Может, он из чужих вод приперся!

Я не ответил.

Я всматривался.

Далекое змееподобное существо все так же неподвижно лежало на каменистой полоске, окаймляющей внутреннюю бухту. Я подполз к самому краю обрыва, но сиреневая дымка мешала — размывала очертания, слепила, не давала возможности видеть точно. Вроде бы шея длинная… Вроде бы ласты… Или не ласты?.. Нет, похоже — ласты… А вот горбов, о которых нам Сказкин уши с Мальцевым прожужжал, я не видел, хотя средняя часть чудища была непомерно вздута… Обожрался сивучинки?.. И чего лежит… Шевельнулся бы, в движении все понятней.

— Сдох! — твердо объявил Серп. — Нельзя враз жрать говядину и сивуча…

— Почему? — спросил я, оценивая высоту стен, круто падающих в кальдеру.

— А потому, что земное — земным!

— Ты вот земной, а икру, чилимов, кальмаров лопаешь.

— Ну! — презрительно хмыкнул Серп. — Я — человек!

— Сейчас проверим.

— То, что я человек? — обиделся Серп.

— Да нет… Я об этом змее… Пройдем по гребню, не теряя высоты, до мыса Кабара. Там обрывы метров пятнадцать, не больше. Где там у тебя фал?

Серп Иванович отошел в сторону:

— Я не пожарник. Я подписки не давал в ад лазить.

— Ладно, — сдался я. — Один полезу.

— А обратно?.. Обратно как?

— На месте решим.

Я вскинул рюкзак на спину.

— Да дохлый он, — канючил Серп, шурша сухим шлаком. — Что ты с него иметь будешь? За такого даже Агафон сухофруктов не даст, а вот болезнь дурную схлопочешь!

Сказкин умолк только на мысе Кабара.

Мыс падал в залив почти отвесно, но высота его, действительно, не многим превышала десяток метров. Прямо перед нами, за узким проливом торчал Камень-Лев. Длинная скала, белая, выбеленная' птичьим пометом, скрывала видимость.

— Подымись, — попросил я Сказкина. — Что там этот гад делает?

— Да ну его, — уперся Серп. — Спит!

Фал, захлестнутый за мощные корни кедровника, полетел вниз. Я удивился: конец фала завис примерно в метре от берега.

— Не может быть. Я выписывал двадцать метров!

— Всяко бывает… — туманно заметил Серп.

— Да?

Сказкин не ответил.

Сказкин вдруг заинтересовался вопящими чайками, отошел в сторону — так слышнее…

— Может, этот наш фал усох, а, Сказкин?

— Нормально! — сплюнул Серп Иванович. — По такой жаре чего не бывает. Ты вон подумай, Агафон вроде как в глуши живет, а пятнадцать пар обуви держит: одна