Рюн не считал себя остроумным нагом, но скромно полагал, что может выдать парочку уместных шуток. И в целом он не ошибался. Но каждый раз, когда наг посылал шутливые нирымы своим спутникам, никто вокруг не замечал его искромётного юмора, тем самым заставляя его чувствовать себя ещё более неловко. Причём замечал он это всегда после самой важной для понимания всей шутки части. А какого же было Пихёну в подобные моменты! Он ведь только и ждал, когда же представится возможность как следует пошутить. Поэтому ему пришлось приспособиться и научиться выражать присущее токкэби остроумие не только на словах, но и с помощью жестов и мимики, чтобы новый член отряда тоже смог улыбнуться.

Рюн каждый день узнавал что-то новое о токкэби и леконе и получал от этого неимоверное удовольствие. Чего не сказать о третьем спутнике, о котором у него сложилось весьма неоднозначное впечатление. Всесторонняя эрудированность Кейгона вызвала у Тинахана и Пихёна восхищённое удивление, в отличие от Рюна, которому это качество охотника явно не пришлось по душе. А так называемые доброта и великодушие Кейгона, которые поначалу тоже приводили в замешательство двух других членов отряда, и вовсе стали настоящим поводом для раздражения. Когда же Рюн увидел, что Тинахан уже трижды за пять дней задал Кейгону один и тот же вопрос, а тот все три раза спокойно дал на него один тот же ответ, он окончательно распсиховался.

Кроме того, Рюн всячески пытался надавить на Кейгона, чтобы тот рассказал ему всё, что знает о Ёсби. Наг настаивал, что имеет право выслушать историю своего родного отца, но охотник продолжал упорно молчать. Обстановка становилось всё более напряжённой. Пихён искренне не понимал, почему Кейгон отказывался отвечать на вопросы и казался таким равнодушным.

«Может быть, ему стыдно?»

У Пихёна появилось интересное предположение, что Кейгон банально стыдился того, что принял помощь от тех, кого ненавидел больше жизни: «Я убиваю их потому, что они не хотят умирать». При этом Кейгон сказал, что наг по имени Ёсби «отрезал свою руку, когда охотник был на грани смерти». Если сопоставить все факты, о которых знал Пихён, то получалась старая как мир история «о жизни, спасённой врагом». «Всё верно… Кейгону стыдно признать, что его спас какой-то ненавистный наг! Вот почему он даже говорить не хочет об этом Ёсби. Ну разве я не гений?» — Пихён был уверен, что его размышления недалеки от истины. И посему, как любой порядочный токкэби, сразу же рассказал обо всём Кейгону.

Вскоре он понял, что, должно быть, где-то допустил ошибку.

Пихён был готов к любой реакции, но и тут Кейгону вновь удалось удивить его: он молча смотрел на токкэби совершенно растерянно.

– Я в чём-то ошибся? – не зная, как реагировать на такое поведение охотника, неуверенно проговорил токкэби.

– Да нет… Что ж, нужно идти, – быстро сменил тот тему.

Кейгон шёл без остановки полтора дня. Поход был настолько изнурительным, что даже Тинахан стал недовольно бурчать. При этом у Пихёна не возникло мысли, что Кейгон мог сделать это специально из-за их прошлого разговора. На второй день Кейгон подошёл к измученному Пихёну и тихо произнёс:

– Я… я не знаю наверняка, но похоже, что ты был прав, Пихён.

Пихёну потребовалось некоторое время, чтобы выровнять дыхание. И причина была не только в усталости после долгой ходьбы.

– В следующий раз, если для того, чтобы ответить на мой вопрос, нам снова нужно будет идти полтора дня без остановки, просто забудьте о нём. Хорошо?

– Договорились.

– То есть всё действительно так и было?

– Да.

В конце концов сдался и Рюн. За всё это время Кейгон даже случайно ни разу не обмолвился о Ёсби. Больше не было смысла мучить его расспросами. По этой же причине Пихён с Тинаханом тоже по возможности старались не доставать его очередными глупостями. Было неправильным принуждать к чему-либо человека, который ежесекундно рисковал своей жизнью ради безопасности отряда. Кейгон был готов на всё ради своих подопечных, и они в свою очередь прекрасно понимали, что не будь его рядом, задание уже бы давно провалилось с треском.

Убедиться в этом помог случай, произошедший на пятнадцатый день после встречи трёх путников с Рюном. В то утро, проснувшись, члены отряда обнаружили, что на улице шёл сильный дождь.

Тинахан несколько раз взмахнул кулаками и выломал импровизированную пещеру. Так выразился Пихён, но Рюн не чувствовал в себе силы как-либо возражать ему. Естественно, это не была классическая пещера, увешанная острыми сталактитами и сталагмитами. Но в том месте, где побывали его сильные кулаки, камни вмиг раскрошились, образовав стены и пол, а пять огромных валунов, которые накидал друг на друга Тинахан (один из них точно весил не менее семи тонн), послужили альтернативой крыши. Тинахан приложил настолько нечеловеческие усилия, чтобы соорудить им убежище, что у остальных членов отряда просто пропал дар речи, не говоря уже о каком-либо восхищении. Но как бы то ни было, после окончания строительных работ у Тинахана получилась вполне годная пещера, в которой запросто могли укрыться от дождя хоть пять леконов. А так как лекон был всего один, то убежище оказалось великовато даже для такого необычного отряда с гигантским ездовым жуком. Тинахан сразу же забился в самую глубокую часть пещеры, словно хотел спрятаться от всего мира и побыть в одиночестве. Остальным членам отряда даже стало как-то жаль его.

– Я думал, что все эти рассказы про умение крошить камни и летать в небе – это была своего рода метафора, но выходит, что это чистейшая правда, – хихикнул Пихён и зажёг огонь посреди пещеры. Кейгон, сидевший возле входа, тяжело вздохнул, смотря на капли дождя.

Рюн тоже сидел в глубине пещеры, прислонившись к каменной стене. Он ещё не смог смириться с тем фактом, что каменный свод за его спиной был сформирован не природой в течение долгих тысяч лет, а был сделан за полчаса перепуганным до смерти леконом.

Из-за проливного дождя температура воздуха стала слишком низкой для комфортного передвижения нага вместе с отрядом. Несмотря на то что следопыт не раз грозился выгнать Тинахана, если тот и дальше продолжит свои леконьи выходки, в этот раз он ничего ему не сказал. Для обычного человека подобная погода не была помехой для продолжения пути, в то время как для нага, который от холода переставал двигаться даже в речной воде, это было по-настоящему