— Он был подчеркнуто демократичен, твой Краузе, — сказал я.

— Скорее, аристократичен. Простота — свойство настоящего аристократа. — Исидор помолчал. — Но это общение подтянуло и Шлимана.

Вне всяких сомнений, подтянуло. Со временем торговец селитрой прекращает подписываться купцом первой гильдии (он им был), и даже — директором Императорского банка (он им не был).

Если быть уж совсем точным, то пару-тройку раз и профессор, и гильдия в переписке возникали, но это были редкие случаи обострения отношений. Непробиваемое упрямство представителей коммерции, как свидетельствует письмо профессора, порой его сильно раздражало. В ответ на это с Первой линии Васильевского острова летело наблюдение о безмерной аррогантности академического сообщества.

В письмах ученого соседа Шлимана, судя по ответам коммерсанта, часто употреблялось слово фантазия: «Несмотря на то что Вы считаете это фантазией…», «Что же до моей якобы фантазии…». Забавно.

— Забавно, — говорю я. — Шлиман только и делает, что оправдывается!

— Нет, не только оправдывается. — Чагин достает из портфеля рукописную страницу и передает мне. — В том-то и дело.

Оказывается, в один прекрасный день оправдания заканчиваются и появляется полноценное возражение: «А даже если и фантазия! В конце концов, она — не более чем увеличительное стекло, которое мы используем, чтобы лучше рассмотреть предмет».

Вот так.

Очевидно, таким поворотом дела Краузе озадачен, потому что в следующем письме Шлиман интересуется, чем вызвано молчание собеседника.

Чем было вызвано молчание Чагина? Прочитав мне вслух заявление об увеличительном стекле, он замолчал. Не думаю, что на Краузе эта фраза произвела хорошее впечатление.

А на Исидора — произвела.

— Фантазия — это увеличительное стекло, — повторил он после раздумья. — Чтобы лучше разглядеть предмет, понимаешь?

Я понимал, но пожал плечами. Пусть мой друг попробует мне это объяснить.

Он объяснил.

— Ты смотришь на человека сквозь призму его биографии. А биография от него не зависит… Зависит, конечно, — поправился Исидор, — но в довольно небольшой степени. Она не отражает, скажем, его дарований. Или — мечтаний. Я вот что скажу: о человеке нужно судить по его мечтам… Смешно?

Смешно? Я сидел с самым скучным выражением лица.

Набрав в рот воздуха, легонько хлопнул себя по щекам. Неплохой звук, в меру саркастический.

Так, еще раз. Теперь — достаточно.

— Ты хочешь сказать, что для правильного представления о человеке нужно, чтобы он выдумал себе биографию?

— Ну, не так чтобы уж совсем выдумал… Просто в каких-то местах довел бы линии, которые прерываются. Подредактировал как бы, понимаешь? Чтобы так было, как задумывалось!

Я не удержался и повторил свой номер снова.

— Ведь замысел человека — это самое точное его, человека, отражение. А на результате лежит проклятие реальности… — Чагин вдруг покраснел. — Ну, короче, не знаю, зачем все эти глупости говорю… Забудь.

— Забыл.

А сам-то — помнил.

Между тем слово фантазия из писем фон Краузе не ушло. Оно относилось к большинству соображений Шлимана о местонахождении Трои. Преследовало его в Петербурге, Сан-Франциско и на турецком холме Гиссарлык — всюду, где письма фон Краузе могли достичь Шлимана.

Привыкший к особым отношениям своего оппонента с реальностью, фон Краузе рассматривал как фантазии и вещи вполне возможные. Так, он почему-то не поверил, что, прибыв на турецкий холм Гиссарлык, Шлиман нанял для раскопок восемь греков и восемь турок — чтобы раскопки не останавливались в праздники: они у греков и турок разные. Профессор считал, что это повествование могло бы украсить сборник сказок братьев Гримм.

Не вызвал у него доверия и рассказ о ядовитых змеях, заполонивших с дождями холм. В ту нелегкую минуту Шлиман узнает, что существует какая-то местная трава, спасающая от змеиных укусов.

Змееборцу, однако, недостаточно змей Гиссарлыка. Он уже думает о том, что если эта трава помогает при укусе кобры, то он мог бы успешно продавать ее в Индии.

Фон Краузе в этом рассказе не нравится всё: и собравшиеся на холме змеи, и трава, и желание торговать ею в Индии (это вообще кажется ему запредельным), а главное — пребывание Шлимана на Гиссарлыке.

«Что Вы там делаете?» — спрашивает его профессор.

Слово фантазия настигает первооткрывателя в момент, что называется, первооткрывания. 1873-й, июнь (даты в разных источниках разнятся). Стоя в раскопанной турецкой земле с золотом Трои в руках, Шлиман думает, что еще утром он встретил слово фантазия в письме фон Краузе.

Какое сейчас это уже имеет значение?

— Если бы фон Краузе знал, в какой день придет его письмо! — сказал я. — Он бы его не написал…

— Такие письма он писал до конца своей жизни. Фон Краузе просто не поверил, что это Троя… — Исидор открыл папку и достал из нее несколько фотографий. — Вот Шлиман на раскопках. Эти фотографии обошли весь мир… Вот его жена София в украшениях из клада Приама.

Осторожно беру фотографию Софии. Смуглая красавица в чем-то вроде нашего кокошника, только золотого.

— Едва показался первый предмет, Шлиманы тут же отпустили рабочих. Это правда?

— Рабочие подворовывали экспонаты, — отвечает Исидор. — Обнаружив клад, Шлиман предпочел остаться один.

— Один? — возвращаю фотографию Исидору. — А София?

— София тогда была в Афинах, но в «Автобиографии» Шлиман напишет, что она была с ним на раскопках. В каком-то смысле это было правдой.

— Правдой, какой она должна быть?

— Именно так. — Исидор улыбается. — Мы же знаем, что обычно они не расставались.

Говорю подчеркнуто буднично:

— Я вчера расстался с Тиной.

Долгий взгляд Чагина.

— Почему?

Делаю несколько взмахов руками — был бы, вообще говоря, неплохим вертолетом.

— Спроси лучше, почему я на ней женился.

Исидор не спрашивает — всё ведь и так известно.

Уходя от настоящего времени, сообщает с потерянным видом:

— У них родились дети: дочь Андромаха и сын Агамемнон.

Такие имена не предполагают вроде бы фамилии. Но она имеется: Шлиман.

По счастью, у нас с Тиной детей не было. В этом главная удача этого брака.

— Няньку Анну переименовали в Навсикаю. — Чагин переходит на шепот. — Все слуги были названы гомеровскими именами.

Ну, да. Подобные вещи только и можно произносить, что шепотом.

На фоне таких известий наш с Тиной развод должен был бы пройти незамеченным, а вот поди ж ты — Чагин потрясен. Ставит на мое место себя и убеждается, что в свое время поступил правильно.

Но выводы дня связаны все-таки с Шлиманом.

Да, нельзя вроде бы искать Трою по мифу. Того, кто так поступает, академическая наука называет дилетантом. Над ним все смеются, можно сказать, хохочут — не исключая обоих Прокопиев Ивановичей Пономаревых. Они, собственно, по