Щука не ушла далеко. Идти по лесу в темноте и босиком она не хотела — только ноги рвать, и она затаилась в тальнике: ей требовалось видеть берег с мотолыгой и харвером. Не шевелясь, она наблюдала, как бригадир Типалов всё-таки опустил автомат, пощадив пленника, а затем бригада спохватилась, что Ведьма исчезла. Кто-то там орал, затем бригадир, а вместе с ним и другие мужики из бригады в бесполезном остервенении секли по деревьям и кустам очередями, затем все под дождём полезли по машинам.

Щука лежала в тальнике на брюхе и терпеливо ждала. Мимо неё по реке с плеском прошагал харвер — огромный паук, за харвером, рыча, прокатилась мотолыга, и бригада неспешно скрылась за поворотом. Дождь зачастил, над Ямантау метались широкие сполохи бледного света и ворочался гром.

Щука выдралась из тальника и босиком заковыляла по камням к трупу расстрелянного алабаевца. Надо снять с него коцы, без обуви — никуда.

Щука так увлеклась, расшнуровывая и стаскивая ботинки мертвяка, что не заметила, как рядом с ней появилась большая рыжая собака. И вскоре в Щуку сквозь дождь, ослепляя искрами, упёрлись яркие лучи ручных фонарей. Это бригада Алабая вернулась за оставленными товарищами.

44

Водозабор (I)

Дождь сыпался и сыпался из темноты над головой, дробно рокотал по толстому полиэтилену, которым сверху прикрылась бригада. Изредка небо взрывалось грохотом и в быстрой вспышке бесцветного огня раскалывалось извилистыми трещинами, а в их глубине, как чёрная магма, кипели косматые облачные массы. Вспышка на миг материализовала странный, инфернальный мир: измятое складками пространство, зависший блеск ливня, дальняя гора — словно там во мраке раздулась белая медуза со щупальцами, и текучая речка.

Харвестер шёл первым, ломано мелькая коленями. Сзади его освещали фары мотолыги. Харвер был роботом: глухая ночь, ливень и незнакомый путь по руслу его не смущали. Он переставлял длинные ноги с просчитанной и равнодушной самоуверенностью машины. Рыча дизелем, мотолыга торопливо катила за ним, переваливалась на неровностях дна и выбрасывала за кормой из-под гусениц фонтаны воды с песком и галькой.

Митю трясло и мотало, в бок тыкался угол ящика, под полиэтиленом было душно, но бригада терпела, и Митя тоже терпел. Он всё вспоминал расстрел пленного — не мог отделаться от этого впечатления, навязчивого, как паранойя. Гибель Холодовского не поразила его так остро и глубоко, ведь Холодовского убил враг. А Егор Лексеич ещё недавно казался Мите вполне человеком, хотя и жестоким, и эгоистичным, и лживым. А сегодня человечность отваливалась от него кусками, как присохшая грязь. Митя понял, что как-то предчувствовал рептильную натуру бригадира, но не ожидал, что она явится столь свирепо и бесстыже. И не ожидал, что бригада примет всё абсолютно спокойно.

Убийство пленника никого не ошеломило. Да, перепугало внезапностью стрельбы, но не более того. Смерть человека — огромное по смыслу событие; оно должно вздыбить и вывернуть душу свидетелей, но просто просвистело мимо них и даже ветерком не обдуло. Нет, эти люди не были бесчувственны. С ними случилось что-то другое. Для них будто закрылся тот уровень, на котором находился ужас вечного небытия и страх бессмысленности жизни. И бесполезно было говорить им о добре и зле.

Бригада пробиралась по Инзеру ещё долго, больше часа, а потом справа в зарослях показались почти неразличимые руины невысоких домишек: стена с квадратами окон, перекошенная дырявая крыша, столбы. Инзер вильнул ещё пару раз, и на берегу появились плоские сооружения водозабора: кирпичная коробка большого здания и затонувшие в кустах здания поменьше.

Егор Лексеич оставил харвер во дворе, кое-как огороженном рваной и ржавой сеткой, а мотолыга через пролом въехала прямо в машинный зал. Здесь под облупленными кожухами застыли насосы и огромные баки резервуаров, покрытые плесенью. Ветхие трубы соскочили с опор. Из стыков потолочных плит свисали пряди корней. Гусеницы мотолыги давили гнилой хлам на полу.

Для ночлега расчистили небольшую площадку, разожгли костерок. Синий огонь зыбко осветил помещение, будто какой-то загробный мир, и лица людей, сидевших вокруг костра, выглядели как у мертвецов.

Пленного алабаевца бригада привезла с собой. Пленник не порывался сбежать, как Щука. Что ж, Щука была дикой бабой, каторжанкой, которой всё похрен в лесу, а пленник был человеком городским, привыкшим к комфорту, и не хотел в одиночку мотаться в темноте по незнакомому мёртвому городу.

— Пойдём-ка потолкуем, — сказал ему Егор Лексеич.

Митю вдруг словно дёрнуло за нервы. Хозяйская и добродушная манера бригадира теперь, после расстрела у моста, вызывала у Мити ненависть. За добродушием пряталась свирепость зверя. Митя уже понял, что Егор Лексеич способен на любую подлость, а бригада всё равно будет считать его надёжным мужиком. И Митю бесило: неужели сущность Типалова людям не очевидна? Митю сжигало желание разоблачить Егора Лексеича. Можно жить во лжи, которая выгодна бригадиру, но невыносимо жить в тупости бригады.

— Допрашивайте его тут, при нас! — дерзко возразил Митя. — Что он знает — нас всех касается!

Егор Лексеич даже немного оторопел. Этот сопляк спятил, что ли?

— Да мне говорить-то и нечего! — охотно выдал пленный алабаевец; он опасался допроса один на один. — У Алабая шесть бойцов вместе с ним! Лагерь — на стройплощадке «Гарнизона». Для трелёвки — танк, вот и всё!

— Танк!.. — промахнуло по бригаде.

Митя сразу вцепился в этот факт, чтобы сокрушить бригадира.

— Вы на танк бригаду поведёте, Егор Алексеич?

Егор Лексеич, кряхтя, миролюбиво присел на раскладной стульчик.

— Так ведь, Митрий, на всякую жопу с нарезкой найдётся хуй винтом.

Матушкин угодливо хихикнул.

— Алабай не сдастся, будет воевать с нами! — напирал Митя.

— Будет, — тотчас подтвердил алабаевец.

Ему было выгодно, чтобы бригадир Типалов отказался от продолжения командировки, — тогда он, пленник, станет не нужен и его отпустят.

— Мы же и так воюем, — сказала Алёна за Егора Лексеича. — Война же идёт.

— Да нет никакой войны! — яростно заявил Митя. — Нет и не было! Это ложь! Егор Алексеич продаёт «вожаков» в Европу и бешеные деньги гребёт! А вы должны погибать за его корысть, как Холодовский!

— Чё ты порешь, Митяй?! — вспылил Серёга.

Серёгу всё устраивало — Типалов, Маринка, бригада, командировка. Всё выглядело стройно и понятно. А Митяй лез порушить хороший порядок.

— А как же радиация, если войны не было? — удивилась Маринка.

— Никакая это не радиация, а излучение со спутников, чтобы лес быстрее вырастал, потому что у нас всю страну китайцам продали!

Егор Лексеич, снисходительно улыбаясь, ждал, пока Митя выговорится.

— Вас убеждают, что из «вожаков» делают взрывчатку, а на самом деле из них в Европе производят фитронику! Вы копейки зарабатываете и головой рискуете, а бригадиры получают десятки тысяч! Война — обман, лишь бы вы подчинялись фальшивой необходимости и продолжали добывать «вожаков»! — гремел Митя. — Егор Алексеич, ваш промысел кровавый! Хватит! Вы должны повернуть обратно и увести бригаду! Иначе ещё кто-нибудь погибнет!

Митя уже стоял во весь рост, сжимая кулаки, и смотрел Типалову прямо в глаза. Ему не было жалко людей из бригады, но его оскорбляла неправда.

— Хуйня война, лишь бы не убили! — хихикнул Матушкин.

Он видел, что Митька забарагозил, и пытался свести всё к шутке.

— Повзрослей сперва, потом других учи! — сердито бросила Алёна.

— Тебе, Митяй, чё, яйца прищемили? — скривился Серёга.

Серёга прекрасно понял Митю, но заявления брата были совершенно невероятны, тут и спорить нечего. У Митяя от радиации в башке помутилось — понятно же. Митяй и сам на башку жаловался, сидел зелёный… Зачем он со своим бредом к бригадиру полез? Только опозорился перед бригадой!

Маринка жадно вглядывалась то в Митю, то в Егора Лексеича. Это двое явно закусились — но чья возьмёт?.. В душе Маринки вновь закипал гнев, что дядя отодвинул её и возвысил Серёгу, которому командировки вообще никуда не упирались. Надо поддержать Митю! Если ей, Маринке, ничего не дают, то пусть и другие ничего