Военные заслуги нашего героя не уберегли его тем не менее от королевского гнева, и 8 декабря 1436 г. в Компьень прибыл коннетабль Артур де Ришмон (1393–1458), дабы предать капитана суду за его былое неподчинение и непрекращающиеся грабежи местного населения[932]. Де Флави арестовали[933], и от приговора его спасло лишь вмешательство Реньо Шартрского[934]. В обмен на свободу он вынужден был отказаться от звания капитана Компьеня и пообещать выплатить огромный штраф в размере 20 тысяч золотых экю[935]. Тем не менее, уже в марте 1437 г. он нарушил данную клятву, вернувшись в город и самолично восстановив себя в прежней должности[936]. Дабы отомстить коннетаблю за пережитое унижение, в 1440 г. он захватил в плен его племянника, маршала Франции Пьера де Рио, бросил его в тюрьму и довел до смерти. Однако в том же году де Флави сумел получить от Карла VII письмо о помиловании[937] и до конца своих дней сохранил пост капитана Компьеня, несмотря на все противодействие Артура де Ришмона[938].

Именно на этот, исключительно насыщенный событиями период в жизни Гийома и пришлось его знакомство с будущей женой. Впервые, насколько можно судить по дошедшим до нас документам, он встретился с Бланш д'Овербрюк в 1436 г., в Реймсе, где проживала ее семья[939]. За невестой давалось солидное приданое, что не могло не заинтересовать претендентов на ее руку[940], но сама она при этом была еще крайне юна: на момент официальной помолвки с Гийомом ей исполнилось «всего десять лет». Жених оказался почти в четыре раза старше ее, а потому пообещал не вступать с ней в законный брак до истечения трех лет. Однако и эту клятву де Флави не сдержал: Бланш стала его женой через три месяца[941]. (Илл. 43)

Остановимся здесь на минуту и задумаемся о том, из каких именно источников многие поколения исследователей черпали сведения о семейной жизни нашего героя и о его трагической кончине.

Убийство Гийома де Флави, совершенное Бланш д'Овербрюк и ее сообщниками 9 марта 1449 г., стало предметом судебного разбирательства уже 26 мая того же года[942]. Процесс был возбужден в Парижском парламенте братьями покойного Шарлем и Гектором, действовавшими в интересах Шарло де Флави, их племянника, единственного сына и наследника капитана Компьеня. Любопытно, что в данном случае истцы – как в свое время и Бридуль де Мезьер – не стали прибегать к практике самосуда[943]. Напротив, они предпочли действовать строго в рамках закона, не рассматривая даже малейшей возможности заключения с Бланш мирового соглашения[944]: уже в самых первых из дошедших до нас парламентских документов ясно говорилось, что братья расценивали смерть Гийома де Флави как «подозрительную», а потому желали примерно наказать виновных[945]. Более того, они не посчитали нужным связаться прежде с бальи Санлиса и его лейтенантом, в ведении которых должно было бы находиться данное дело. Возможно, что Шарль и Гектор сознательно стремились избежать контактов с местными чиновниками, подозревая их в симпатиях к Бланш д'Овербрюк и рассчитывая, что обращение в высший королевский суд гарантирует им большую беспристрастность при расследовании и при вынесении окончательного решения[946]. Тем более, что в Париже – как и во многих других областях королевства – адюльтер рассматривался как сугубо женское преступление[947], а в том, что касается убийства законного супруга, обвиняемая могла рассчитывать на снисхождение, лишь доказав, что муж обращался с ней неподобающим образом на протяжении всей их совместной жизни. В противном случае преступницу ждала почти неминуемая расплата, поскольку практика королевских помилований в подобных делах касалась почти исключительно мужчин: 80 % представителей сильного пола получали в этот период прощение за убийство неверной жены и/или ее любовника[948]. (Илл. 44)

Обращение Шарля и Гектора де Флави в Парижский парламент повлекло за собой перемещение всех заинтересованных лиц в столицу королевства. Подозреваемых заключили в тюрьму Консьержери, где Бланш сразу же наняла адвоката – Жана Попенкура (Jean Popaincourt), который и выступал от ее имени в суде. Ее девери также обзавелись собственным представителем, мэтром Пуаньяном (Poignant), а поскольку речь все-таки шла об убийстве королевского чиновника, т. е. о преступлении, напрямую затрагивающем честь и достоинство самого монарха (lèse-majesté), то мэтр Барбен (Barbin), прокурор парламента, выступал от имени не только потерпевших, но и Карла VII[949].

Дело, таким образом, изначально оказалось крайне запутанным, ибо к его уголовной составляющей постоянно примешивались сугубо гражданские вопросы, самым важным из которых являлось право опеки над несовершеннолетним сыном капитана де Флави, которому на момент смерти отца исполнилось всего 5 или 6 месяцев[950]. Каждая из сторон желала во что бы то ни стало доказать в суде свою правду, а потому иски, жалобы, прошения и письма, составленные адвокатами, все множились, и в нашем распоряжении на сегодняшний день имеется внушительное количество письменных источников, касающихся этого процесса и заботливо собранных и изданных Пьером Шампионом[951]. Только благодаря этой коллекции мы и обретаем возможность в мельчайших подробностях узнать о тех трагических событиях, что произошли в замке Нель 9 марта 1449 г. Проблема, однако, заключается в том, что практически все документы, которыми мы располагаем, по своему происхождению являются судебными. Более того, они были составлены как от имени истцов, так и от имени ответчицы, а потому история убийства Гийома де Флави представлена в них двумя, весьма различными версиями.

У Шарля и Гектора де Флави на момент подачи иска, очевидно, не существовало ни малейших сомнений в виновности Бланш д'Овербрюк в смерти ее мужа, иначе они вряд ли обратились бы напрямую в Парижский парламент. О подозрениях в отношении молодой вдовы прямо говорилось уже в судебном постановлении о ее аресте[952]. А потому адвокат обвиняемой, Жан Попенкур, сразу же избрал в качестве основной (и, добавлю, единственно возможной при подобном составе преступления) линии защиты описание ужасных условий, в которых его подопечная и ее родители пребывали в доме Гийома де Флави. Именно к этим доводам относилось, в частности, упоминание об исключительной молодости невесты, которую жених буквально принудил к заключению брака[953]. Конечно, ни о каком похищении и/или изнасиловании речь в данном случае не шла, но супруга капитана, согласно заявлениям Попенкура, не достигла даже нижней границы возраста, в