начале путей своих», раздражила всех ариан, ибо Мелетий ясно доказал, выражениями Евангельскими, несомненность Божества Сыновнего и равенство со Отцом. Они оклеветали Мелетия слабому Государю и осудили на изгнание в Армению, месяц спустя после избрания, поставив вместо него единомышленного себе Евзоия, но никто не хотел с ним сообщаться. Однако же краткое присутствие Св. Мелетия оставило благодетельное впечатление в его пастве, ибо он умел заслужить всеобщую любовь: матери именем его называли детей своих, оно повторялось по площадям и в селениях, изображения его находились во всех домах, и столь велико было огорчение народное, когда правитель города повез его на своей колеснице в изгнание, Мелетий принужден был прикрыть сановника мантией, чтобы защитить от метаемых в него камней. Много твердости показал и св. Евсевий, епископ Самосатский, в руках которого хранился акт о избрании Мелетия на кафедру Антиохийскую. Император послал требовать его обратно, с угрозою отсечь руку, если не выдаст, Евсевий же спокойно простер обе руки, говоря, что он всегда сохранит акт тот, как свидетельство против лукавства ариан, и Констанций уважил его мужество. Таким образом, Церковь Антиохийская разделилась на три части, между арианами, имевшими епископа Евзоия, и верными, которые, соглашаясь в догматах, чуждались друг друга за своих пастырей. Уважавшие память св. Евстафия, исповедника за веру при великом Константине, собирались отдельно, в древней церкви Апостолов, в ожидании законного святителя; выбор Мелетия, хотя и православного, казался им неправильным, потому что в нем участвовали отчасти ариане; а верные Мелетию не сообщались с евстафианами.

В таком бедственном положении находились дела церковные, когда отступник кесарь Иулиан, превознесенный победами над варварами, был провозглашен императором в Галлии. Смутился Констанций и на почтительное письмо племянника о вступлении своем на престол отвечал грозно, повелевая сложить порфиру, с обещанием только сохранить ему жизнь. Взволновались дружины кесаревы; сам он, возбужденный гадателями языческими и сновидениями, которые потворствовали его честолюбию, двинулся против дяди. Констанций, оставив войну Персидскую, поспешил из Антиохии в Царьград, но на дороге почувствовал смертную болезнь и принял крещение от арианского епископа Евзоия. Тело его погребли, с большими почестями, в храме Апостолов подле великого отца. Восток и Запад покорились последней отрасли рода Константинова, Иулиану.

Глава 23. ИУЛИАН ОТСТУПНИК

Все изменилось при дворе кесарей с воцарением Иулиана. Епископы, непрестанно окружавшие Констанция, рассеялись; многие из его приближенных подверглись казни. Пышность и великолепие царские уступили место изысканной простоте, потому что новый император хотел прослыть философом, вызвав в столицу Максима и других софистов, с кем некогда обращался в Малой Азии и Афинах. Восстановление язычества и унижение Христианства были главной его целью; но открывая и обновляя заключенные или разрушенные капища, собирая жрецов и гадателей вокруг себя для принесения бесчисленных жертв, он не хотел вначале преследовать христиан, ибо еще свежа была память тщетных гонений Диоклетиановых, укрепивших Церковь мученичеством. Иулиан оказывал им только явное презрение, называя галилеянами. Марин, епископ Халкидонский, видя его приносящим жертвы в главном соборе Цареградском, в порыве негодования укорил нечестивого. «Ты слеп, — отвечал ему кесарь, — и твой Бог Галилеянин не исцелит тебя». — «Радуюсь слепоте моей, — возразил столетний старец, — потому что не вижу отступника». И отступник не смел его коснуться под предлогом великодушия.

Опасаясь многолюдства христиан и ненависти народной, он думал одолеть их иными средствами, поселив раздор в недрах Церкви, и с такой целью возвратил всех епископов, сосланных Констанцием; но тем поддержал Православие, когда Мелетий, Евсевий, Луцифер и другие исповедники снова взошли на свои кафедры. Потом император уничтожил преимущества, дарованные духовенству его предместниками, которые избавили клириков от службы общественной и наделили жалованьем многие церкви для содержания убогих; он расхитил их утвари под предлогом Евангельской заповеди о нищете духовной, и соединяя таким образом насмешку с жестокостью, запретил христианам домогаться почестей гражданских, искать защиты на суде, занимать кафедры в училищах, повелевал довольствоваться только истолкованием книг Св. Писания: ибо люди, презирающие Гомера и великих гениев древности, не могли, по его мнению, достойно излагать их творения ученикам. Отступник помнил обличения Василия и Григория в Афинах, и страшился красноречия христианского, если загремит в школах, подобно как в церкви; поэтому распространил строгое запрещение не только на учителей, но и на учеников, чтобы потушить свет истины во тьме невежества, утверждая, что галилеяне не имеют нужды в просвещении, ибо должны верить всему, не рассуждая.

Сам он, однако же, старался подражать их чистой нравственности и водворить ее между языческими жрецами, которых возбуждал к тому письменно, как верховный жрец, налагая на них обет воздержания, требуя точного исполнения обрядов, как будто ветхое здание идольской религии могло подняться из своих развалин подле всемогущего, проникнутого духом жизни христианства. «Стыдно, если галилеяне победят нас в делах милосердия», — писал отступник и отпускал большие суммы для заведения больниц и странноприимных домов при капищах, устроил даже подобие монастырей, многократные молитвы, пение гимнов в честь богов, чтение и толкование книг таинственных, предписывал также различные очищения жрецам, которым запрещал зрелища народные, и начертал для них строгие уставы: одним словом, он хотел светлою оболочкою Христианства украсить и оживать давно истлевший труп язычества, и Провидение дозволило ему то последнее безумие, чтобы явственнее показать миру, на каких основах утвердилась вера, обновившая вселенную, и как мало Константин и Иулиан могли сделать сами собою для ее возвеличения, или унижения; ибо краеугольным камнем ее был Тот, Кого изначала отвергли зиждущие, и судьбы Церкви Христовой зависят не от временных, а от вечных законов, направляемых свыше.

Однако мнимое равнодушие ко всем исповеданиям не продолжилось; из-под личины философа проглянул гонитель, и гонению скрытному последовало явное; опять предстали исповедники и мученики. Кесарии врач, брат св. Григория, честимый при дворе царском и часто убеждаемый им к оставлению тех почестей, первый исповедал веру свою пред отступником, когда увидел угрожавшую ей опасность; он поспешил удалиться в Каппадокию к престарелому отцу, епископу Назианскому, где скоро перешел от времени в вечность, возбудив над гробом своим красноречивый плач брата и слезы родителей. Три сановника двора Иулианова, все три, наследовавшие престол его, Иовиниан, Валент и Валентиниан, не утаили также от него своей веры; последний, в качестве начальника стражей царских, входя в капище, осмелился даже поразить при нем одного из служителей языческих, который, окропляя Иулиана водою очистительного, брызнул нечаянно и на его одежду; Валентиниан сейчас изорвал ее на себе и был сослан в Армению, хотя и не лишен сана. И многие из воинов, которые, по издревле принятому обычаю, поклонялись изображениям царским на знаменах,