Шрифт:
Закладка:
Так я ему всё и раскрою.
— Чуть больше…
— Да ты на одних только джинсах бы свою зарплату за неделю отбил.
— Не в джинсах счастье, Эдик, — улыбнулся я.
Фарцовщик глянул на меня с удивлением и пожал плечами.
— Ну смотри, Начальник, думай. Время еще есть в вагон прыгнуть, поезд «Олимпиада-80» прибывает на первый путь через два года только. Так что думай…
Тем временем мы подъехали к двухэтажному дому, явно досоветской постройки и снаружи напоминавшему особняк, но при близком рассмотрении выяснилось, что дом переоборудован под коммуналки. По общей квартире на этаж.
— Можно с тобой? — Эдик заглушил машину.
— Нет, жди здесь.
— Дай хоть одним глазком взглянуть на великого гения нашего городка, — настаивал патлатый.
— С чего ты взял, что он гений?
— Ну как же… Он же и доллары нарисовать, наверное, может. Да что доллары, даже настоящие деньги сможет подделать — десятирублевки и двадцатьпятки.
Я про себя усмехнулся. Время сейчас такое, что настоящими деньгами считается только рубль, ведь семидесятые — это эпоха спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Никому из граждан не придет в голову усомниться в державе. Принято считать, что у нас самая сильная страна, лучшее в мире образование, нет безработицы и стабильные цены. В 70-х появилось такое понятие, как очередь в детский сад, а всё потому, что рождаемость под удобрениями уверенности в завтрашнем дне росла как на дрожжах.
Я вошел в парадную и уперся в дверь, возле которой было натыкано на стене множество кнопок с фамилиями. Нажал на ту, где значилось: «Огородников».
Дверь немедленно открылась, и на пороге выросла бабка в косынке, фартуке и с мокрой простыней наперевес. Она ее скрутила жгутом, видимо, как раз выжимала в стоящий тут же, на дощатом полу таз.
— Ты в какую квартиру звонил? — оценивающе окинула меня подозрительным взглядом бабуся, ища во мне изъяны и признаки субъекта, которого можно отнести к категории «ходют тут всякие».
Но я выбрит, поглажен, не в джинсах, но все же прилично одет, а еще и молод. Поэтому бабуля определила цель моего визита по-своему, и не успел я рта раскрыть, выдала:
— Дуськи нет! Шагай отседова! Опять кровать об стену бить будете! Срамота! Тьфу! Вон на сеновал идите!
Интересно, где она сеновал нашла в Зарыбинске? Наверное, воспоминания молодости к слову приплела.
— Здравствуйте, — дружелюбно оскалился я. — Но мне не Дуська нужна.
— А кто? Наташка, что ль? Вот вертихвостка, вот курва! Ну ничего, Игнат ее вернется, я все доложу! Мужик её на севера, а она, значит…
Я спрятал усмешку.
— Я вообще, уважаемая, не по сеновальным делам пришел. Успокойтесь, ни Дуську, ни Наташку я никуда не потащу, да и нет здесь никаких сеновалов. Мне нужен Алексей Ильич Огородников.
— Алкаш! — выдохнула тогда бабка, подбоченившись, а мокрую простынь приспособила на плече, как солдат плащ-палатку.
— Что же вы так на соседа обзываетесь?
— Огородников, етить его богу душу, алкаш, конечно, но я про тебя сейчас сказала! Не пущу! — бабуля преградила путь фартуком. — Опять уборную зассыте и песни блажить будете! Тьфу!
— С чего вы взяли, что я алкаш? — продолжал я играть в переговорщика, но терпение заканчивалось.
— Да от тебя водкой разит! Или брагой! Не пойму…
Я вспомнил, что выпил бокальчик хорошего коньяка в кабинете Миля, но спутать его благородный запах с брагой — это, конечно, нонсенс.
— Спокойно, гражданочка, — я всё-таки вытащил корочки и развернул. — Я из милиции, а пахнет от меня специальным одеколоном. Служебным.
Та испуганно всплеснула руками и охнула:
— А что же вы сразу не сказали? А я, дура старая, подумала, алкаш, потому что пахнет. А смотрю, вроде, прилично одет, чистенько и по моде. Мой так был одет только в гробу. Да вы проходите, давно надо было Огородникова прижучить. А что за одеколон такой хитрый у вас?
Она сунула нос ко мне поближе, но я аккуратно отстранился.
— А это, гражданочка, чтобы сливаться с маргинальным элементом, когда на задании. Маскировочный запах перегара, так сказать. Отечественная разработка.
— Вот ведь до чего наука дошла, надо же! Ну вы Огородникова же арестовывать пришли? И слава богу!
— А за что его арестовывать? — не соглашаясь с ней и не отказываясь, я вошел внутрь и оказался в длинном коридоре, завешенном бельем на веревках под потолком. На стенах висели тазы, какой-то хлам и даже велосипед.
— Как это за что? — понизила голос бабка. — Он шпиён.
— О как? — я тоже перешёл на шёпот, показывая свою заинтересованность в информации. — Почему вы так решили?
— Это все знают… Расстрелять его надо!
— Расстреляем, — заверил я. — Где его комната?
— Эвона, крайняя…
Я прошел в указанном направлении. Постучал. Бабка при этом терлась возле моего плеча, за спиной, тянула вперед любопытный нос и бормотала:
— Ну все, Огородников, суши сухари, больше не будешь унитаз обсыкать… Чтоб у тебя кисточка засохла.
— Гражданочка, — повернулся я к ней, — отойдите. Не мешайте органам.
Та нехотя попятилась, но всё равно злорадно улыбалась, поглядывая на дверь Огородникова, от которого я, кстати, не собирался скрывать свою принадлежность к милиции, ведь подделывать ему предстоит документ самый что ни на есть милицейский, главком выписанный и печатью их канцелярии заверенный. Конечно, после этого его придется Мухтару скормить, но что-то мне подсказывало, что я найду способ убедить художника молчать в тряпочку, ведь если даже такой осторожный и хитрый пройдоха как товарищ Миль пользуется его услугами, то получается, что Огородников умеет хранить тайны, по крайней мере, на уровне Мадридского двора.
— Сильнее стучите, товарищ мильцанер, — подбадривала бабка. — Спит, поди, с похмелья! У-у! Контра!
Я занес кулак, чтобы постучать сильнее, но послышался щелчок шпингалета, дверь распахнулась, и на пороге появился мой старый знакомый. Помятый и заспанный.
