1 мая штаб Кавказской армии уславливался со штабом 1-го корпуса относительно линии предстоящего отхода. В тот же день ген. Врангель запросил разрешение прибыть ко мне в Торговую для личного доклада. Цель приезда его 2 мая была несколько непонятна, так как обо всем уже мы переговорили раньше и никаких серьезных новых обстоятельств не появилось. Генерал Врангель повторил опять, что пределы сопротивления перейдены и необходимо отступить. Неожиданным для меня, после екатеринодарского эпизода, явилось то обстоятельство, что ген. Врангель сразу и охотно принял мое предложение стать во главе конной группы, собранной мною против Великокняжеской. С тремя офицерами ген. штаба он выехал к Бараниковской (на Маныче) и вступил в командование группой.

С 1 по 5 мая там шли обстоятельные приготовления к переправе.

Между тем на нашем правом крыле ген. Улагай, выполняя данную ему задачу – наступать царицынским шляхом с выходом части сил в тыл Великокняжеской с целью перерезать жел. дор. Великокн. – Царицын, прошел севернее Маныча более чем на 100 верст, достигнув села Торгового (на р. Сал). В боях у Приютного, Ремонтного, Граббевской он разгромил до основания всю Степную группу 10-й армии, взяв в плен шесть полков 32-й стр. дивизии, штабы, обозы, свыше 30 орудий. Встревоженный выходом ген. Улагая на сообщения своей армии, товарищ Егоров направил от Великокняжеской наперерез ему шесть полков лучшей советской конницы Думенки. В полдень 4 мая возле Граббевской произошла встреча, причем после ожесточенного боя Улагай разбил конницу Думенки, которая бросилась бежать в беспорядке на запад, преследуемая Кубанцами. Один из отрядов Улагая вышел к жел. дор. у станции Гашунь и разрушил там путь.

Этот успех предрешил исход Великокняжеской операции.

На другой день с рассветом переправилась через Маныч конная группа ген. Врангеля. В трехдневном бою под Великокняжеской, где противник оказывал нам весьма упорное сопротивление, ген. Врангель нанес поражение центральной группе противника и взял Великокняжескую.

10-я советская армия, потеряв за время Манычской операции (22 апреля – 8 мая) одними пленными более 15 тыс. чел., 55 орудий, расстроенная и деморализованная, поспешно отступала на Царицын, преследуемая всеми войсками Манычского фронта, получившими название Кавказской армии. Командующим этой армией был назначен ген. Врангель.

Войска бывш. Кавказской Добровольческой армии наименованы были Добровольческой армией. Во главе ее стал ген. Май-Маевский[113].

От ген. Май-Маевского с тех пор тревожных сведений не поступало. 4 мая противник на всем Донецком фронте перешел вновь в общее наступление, которое было отражено с большим для него уроном, и Добровольческая армия, перейдя в контрнаступление, в течение нескольких дней овладела вновь всем Юзовским районом и Мариуполем, захватывая тысячи пленных, бронепоезда и орудия.

В начале мая на всем фронте от Донца (левый фланг Донск. армии) до Азовского моря в стане большевиков наступил моральный перелом. Огромные потери, понесенные в боях и в большей еще степени от дезертирства, ослабили большевистские армии. Они разбились о сопротивление Добровольцев и казаков, и в рядах их все более, все глубже нарастало паническое настроение. Появление впервые на этом фронте английских танков произвело на большевиков большое впечатление и еще более увеличило их нервность.

В тылу у большевиков было не лучше. 24 апреля поднял восстание против советов атаман Григорьев и, находя живой отклик в населении, вскоре занял Елисаветград, Знаменку, Александрию, подходил к Екатеринославу. Для борьбы с ним направлены были резервы сов. Южного фронта… Нарастало столкновение между сов. властью и Махно, отражавшееся на положении Приазовского фронта… Украйна кишела повстанческими отрядами во главе с многочисленными атаманами, не признававшими никакой власти, гулявшими по тылам, расстраивавшими сообщения, осаждавшими не раз и самый Киев. Московские «Известия» констатировали вообще во всей прифронтовой полосе целый ряд «контрреволюционных вспышек», в которых принимали вооруженное участие «не только кулаки и черносотенцы, но и некоторые группы обманутых (!) середняков и бедняков». Причины этого явления официоз видел в бесчинствах советских войск, в тяжести поборов и разверсток и в «самодурстве опьяненных властью помпадуров».

Большевистские армии явно и быстро разлагались.

Начало мая было резким поворотным моментом в судьбах Вооруженных сил Юга. Фронт большевистский дрогнул, и все наши армии – от Каспийского моря до Донца и от Донца до Черного моря – были двинуты в решительное наступление.

Признание Югом Верховной власти адмирала Колчака

27 мая по поручению Парижского совещания в Екатеринодар приехали: ген. Щербачев, Аджемов и Вырубов – как писал кн. Львов – для того, чтобы «облегчить (мне) трудную задачу ориентировки в сложной мировой политической жизни». Конкретно вопрос был поставлен о необходимости немедленного подчинения моего адм. Колчаку. Со мной беседовали отдельно ген. Щербачев и потом Аджемов с Вырубовым. К удивлению своему, я не чувствовал в их речах никакого пафоса, скорее некоторое смущение – то ли в силу пошатнувшегося положения Восточного фронта наряду с развивающимися успехами армий Юга, то ли потому, что принятая на себя миссия казались им исключительно трудной и щекотливой. Ген. Щербачев был вообще краток и, передав сущность вопроса, сослался на предстоящее более детальное выяснение его своими спутниками.

Мотивы, которые они приводили в пользу подчинения, сводились, в общем, к следующему: 1) мощь Сибирских армий и огромная, освобожденная ими от большевиков территория, подчиненная адм. Колчаку; 2) впечатление, произведенное на правительства и общественное мнение Европы быстрым выходом Сибирских войск к Волге; 3) ожидающееся официальное признание союзными правительствами адм. Колчака при условии объединения в его лице всей Верховной власти; 4) наконец, признание Всероссийской власти сделает невозможным признание власти советской и обеспечит нам борьбу с сепаратными течениями.

О признании адм. Колчака союзниками в случае подчинения ему Юга Аджемов и Вырубов заявили в форме категорической, ген. Щербачев – с большей осторожностью: «Союзные представители делали намеки…»

Единственным «документом», причем несколько условным, было обращение Клемансо. Казалось странным, что екатеринодарские представители союзников никогда не подымали этого вопроса в разговорах со мною.

Я предложил парижским представителям ознакомить с их поручением Особое совещание, а последнему обсудить его и дать мне свое заключение.

Весть о предложении прибывшей из Парижа миссии быстро распространилась и вызвала большое возбуждение в политических кругах. Общественные настроения нашли несомненно отражение в памятном для участников заседании Особого совещания в день 28 мая…

В сентябре 1919 г. получено было письмо Верховного правителя, в котором он, препровождая свой указ от 11 июня, писал мне:

«Для обеспечения создавшегося ныне единства Русской армии, ведущей борьбу против большевиков… по моему предложению Совет министров издал закон о создании должности заместителя Верховного Главнокомандующего, после чего я указом