Глафира в сбившемся набок чепце и фартуке, подоткнутом под пояс, бросилась к ней навстречу и упала на колени на пыльные камни. Она ломала руки и рыдала в голос:

— Ой, горе мне, ой, горе! Великое горе у нас, матушка барыня… Сердцем я давно беду чуяла. На картах ее разведала, только время не определила и напрямки-то не разглядела!.. Ой, не велите казнить, а велите слово молвить рабе вашей нерадивой!..

— Что ты мелешь, Глафира? — осевшим от тревоги голосом спросила Анастасия. — Ради бога, говори толком.

— Кузьма наш, страдалец, помирает! — Глафира перекрестилась. — Через час уж, думаю, преставится, а ныне криком кричит от боли…

— А это что? — Анастасия указала на бездыханных домашних животных во дворе.

— Так они раньше его шурпы этой сатанинской наелись!

— Какой шурпы?

— Из молодого барашка.

— Откуда вы его взяли?

— Повар Саид принес. Свежее, хорошее мясо было. Никакого запаха, жир белый, волокна розовые, сухожилия…

— Так, — остановила ее Анастасия. — где Саид?

— Горе мне, горе… — опять начала плакать горничная. — Виновата, матушка барыня, не доглядела. Убег, басурман проклятый…

Кузьма лежал на диванчике-сете в комнате, где жила вся мужская прислуга. Анастасия подошла к нему. Кучер открыл глаза и попытался встать, но она остановила его. С первого взгляда Анастасия поняла, что дело плохо. Кузьма был бледен, как полотно, его лицо покрывала испарина. Он жаловался на сильные боли в желудке. Приступы неукротимой рвоты накатывали на него. Глафира промыла ему желудок слабым отваром марганцовки, приготовила крепкий отвар с травой зверобоя, собранного в крымской степи. Это немного облегчило страдания несчастного, но остановить действие яда не могло. В том, что применен какой-то яд, Анастасия уже не сомневалась.

Отвечая на вопросы хозяйки, Кузьма с трудом рассказал о своем обеде. Он пришел на кухню из конюшни около двенадцати часов дня. Саид возился у котла, накрытого крышкой. Варево булькало там, издавая аппетитный мясной запах. Кузьме очень захотелось попробовать его. Он протянул Саиду миску и знаками попросил наполнить посуду. Удивленный повар показал ему на стенные часы и еды не дал.

Саид работал у Анастасии почти две недели. Он знал, что госпожа Аржанова всегда обедает дома. Одновременно с ней пищу получают и слуги. Однако ему было не ведомо, что сегодня этот порядок отменен. Хозяйка уехала на весь день, и потому ее люди имели право не ждать общей трапезы, как это водилось обычно, а кушать, когда захотят.

Потом что-то насторожило Саида. Возможно, отсутствие охраны. Князь Мещерский, воспользовавшись свободным днем, ранним утром уехал с кирасирами на охоту. Когда Кузьма второй раз появился на кухне, повара там не было. Кучер открыл котел, наполнил до краев свою миску горячей похлебкой и отправился во двор. В его обязанности входило кормление собак, и он прежде всего налил мясной похлебки в их плошки.

Затем Кузьма вспомнил, что не взял лепешек. Он вернулся на кухню. Теперь здесь находились Глафира, Досифей и Николай. Но они не собирались обедать так рано, а грели самовар, чтобы пить чай с пахлавой и козинаками, купленными вчера на базаре в Бахчи-сарае. Кузьма, поговорив с ними, снова вышел во двор. К этому времени собаки все съели и побежали к нему, надеясь получить добавку.

С миской похлебки в руках кучер сел на тачку и зачерпнул полную ложку татарской еды. Она была чем-то похожа на русские щи — мясо и овощи в бульоне — и показалась ему вкусной, но немного солоноватой. Он сразу съел несколько кусочков мяса и угостил им кота, спустившегося к нему с дерева. Собакам он еще кинул половину лепешки, обмакнутой в жирную гущу.

Первыми забеспокоились псы. Ошарашенный Кузьма увидел, что вдруг они стали крутиться на одном месте, выть, визжать, кататься по земле, а потом бросились к колодцу и начали прыгать на его стенки. Кучер дал собакам воды. Вроде им сделалось лучше. Они улеглись, но вскоре, скуля, поползли на брюхе к Кузьме и в судорогах испустили дух.

Теперь кучер смотрел на Анастасию. Он плакал. Слезы катились по его бледным щекам и падали на распахнутый ворот рубашки. Кузьма тяжело дышал, комкал корявыми пальцами одеяло и бормотал:

— Ваше высокоблагородие, неужто смерть моя пришла? Я ведь помирать не хочу. Помогите мне, бога ради… Вы ж медицине у доктора Калуцкого учились…

Сердце Анастасии сжалось от боли и бессилия. Верные слуги поехали за ней в чужую страну, а она не смогла защитить их. Знать бы, какое ядовитое вещество положил в шурпу Саид. Но она не химик, не фармацевт. В жизни ей не догадаться об этом…

— Лекарство для тебя у меня есть, — тихо сказала Анастасия своему слуге. — Но все мы под Богом ходим. Молись и уповай на милость Всевышнего.

— Премного благодарен, ваше высокоблагородие! — выдохнул кучер. — Коль выживу, то служить вам буду, как пес, до скончания дней.

— Ты и так хорошо служишь, мой добрый Кузьма… — Она коснулась рукой его стиснутых кулаков, встала и вышла из комнаты.

В коридоре ее догнала Глафира. Не оборачиваясь, Анастасия глухим голосом отдала приказ: больному — полстакана настойки корня валерианы на спирту. Но горничная заступила ей дорогу и с круглыми от ужаса глазами понесла сущую околесицу. Будто бы давеча снился ей сон про вурдалаков, кои здесь в стенах живут, а по ночам выходят, в руках у них — ножи засапожные, на ногах — мягкие ичиги татарские, на головах — рога, как у чертей, и это все к тому, что уезжать отсюда надо немедленно, пока вурдалаки ворота камнями не забили.

Анастасия остановилась. Преданность горничной и ее знахарские познания она ценила высоко. Однако безоглядная вера Глафиры в чудеса и собственную дружескую связь с потусторонними силами иногда приводили ее к необъяснимым и внезапным истерикам. В таких случаях требовалось резкое противодействие, и Анастасия, не задумываясь, отвесила своей служанке звонкую пощечину. Та, вскрикнув, отшатнулась.

— А вурдалаков твоих я розгами засеку, — пригрозила Анастасия. — Если они тут, конечно, еще раз появятся…

Как ни странно, но после этого она действительно успокоилась. Медленно открыв дверь в комнату, взглянула в угол, где установлен был дорожный складень из трех икон с маленькой лампадой. Язычок пламени слабо освещал лики Вседержителя, Богородицы и святой Анастасии-мученицы. Она опустилась на колени перед иконами, истово перекрестилась и зашептала молитву:

— Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, все мне прости, елико согреших во нынешний день, и от всякого лукавствия противного моего врага избави мя. Да ни в коем же грехе не прогневаю Бога моего! Но моли за