послушался. А мог бы остаться. Мог бы в кои-то веки поговорить по душам, не таясь и не стесняясь. Ему ведь было уже не пять и не семь, а двенадцать. В двенадцать лет уже должны быть какие-то мозги, чтобы сообразить, как поступать по совести.

Так он говорил себе следующие тридцать лет, снова и снова прокручивая в голове тот день и обжигаясь виной за бездействие. Дома его встретила мать и с порога накинулась с обвинениями. Как в тумане, он слушал монолог о Тимуре. Как это гадко и низко — идти на поводу у дяди-Яшиных дружков, и как все эти люди — Тимур отчего-то подразумевался во множественном числе — потеряли всякий стыд, раз приходят средь бела дня.

Пытаясь сбежать от нее, Вова зашел на кухню и накачал примус. Потом водрузил на него тяжелый чугунный чайник. Мать продолжала говорить, но слова теперь долетали до него запоздало. Он хорошо расслышал только последнюю фразу:

— …и чтоб ты больше не смел к нему ходить.

Сбросив оцепенение, Вова повернулся к матери.

— Ты что, шутишь?

— Нет, я последний раз тебе говорю, что запрещаю ходить к Яше. Изволь послушаться хотя бы раз! Я, в конце концов, твоя мать.

Вову захлестнула страшная обида и, не сдержавшись, он выпалил:

— Ты мне никто. Меня дядя Яша воспитал.

Вдруг мать замахнулась и влепила ему оплеуху. Это было не больно — больше унизительно. Он стоял, прижав руку к щеке, безмерно удивленный материной реакцией: еще никогда при нем она не теряла самообладания.

* * *

Всю неделю от дяди Яши не было ни слуху ни духу, и в пятницу после школы Вова решился навестить его еще раз. Он застал в коммуналке картину разгрома. Дверь в комнату была распахнута, внутри царил страшный бардак: на полу натоптано, книги разбросаны, ковры скручены в рулон.

В коридоре Вове встретился озлобленный дед. Он презрительно буркнул, что Яшку забрали.

— Куда? — растерялся Вова. — Когда?

— А я знаю? Утром вроде. Пришли люди в форме. Что я, без мозгов — лезть им под руку.

Вову охватило смятение. Нужно было куда-то бежать и что-то делать. Он подумал о Тимуре, но понял, что не знает его адреса в Ленинграде. Смутно припомнил, как проехать к Тимуру на дачу, но дача была далеко.

Отчаявшись, Вова зачем-то побежал к матери на работу. Мать вышла из кабинета в коридор, выслушала его с непроницаемым лицом и тихим голосом напомнила:

— Я же велела туда не ходить.

— Да, но дядя Яша… там его вещи…

— С вещами и без тебя разберутся.

— Но надо ведь узнать, что произошло! Сходить в милицию, поговорить там с кем-нибудь…

— Хорошо, я схожу. А ты будь добр, иди домой.

Она развернулась на низких каблуках и скрылась за дверью кабинета. Он остался в коридоре, чувствуя, как вокруг сжимаются стены, как воздуха становится меньше и грудь стискивает холодный обруч.

Дядю Яшу забрали. Но как, почему, зачем? Он ведь не бандит, не злодей, даже не пьяница. Что и кому он мог сделать? Охваченный тревогой, Вова вернулся к дому дяди Яши, взлетел вверх по лестнице и замолотил в дверь. Дед открыл ему и снова разразился проклятиями, но Вова, не слушая, скользнул в комнату и остолбенел на пороге.

Ковров уже не было. Роскошный граммофон, по обыкновению стоящий у окна, куда-то пропал. На полу лежали осколки разбитой чашки из прелестного бело-голубого сервиза. Вова достал из шкафа дорогое зимнее пальто дяди Яши, забрал его любимую кружку, шкатулку с часами и цепочками. Потом выволок из книжных завалов коробку с пластинками и подшивкой журнала «Нива». Все это добро он потом тащил по улице, скрючившись под весом вещей. На него оглядывались. Какой-то сердобольный дядечка в кепке согласился помочь и дотащил коробку до квартиры Фроловых.

Вова спрятал все, что нашел, под кровать в своей комнате, и спрятал очень вовремя — как раз вернулась мать. Она зашла в квартиру и села на стул в коридоре, чтобы снять туфли.

— Ну? — спросил Вова. — Сходила в милицию?

— Арестован, — холодно ответила мать и посмотрела на Вову исподлобья. Ему показалось, что глаза матери торжествующе блеснули. — Будут судить по статье сто пятьдесят четыре а.

— Что?.. По какой еще статье?

— Сто пятьдесят четыре а, — повторила мать, как будто это все объясняло.

Ночью Вова плохо спал, мысли путались. На другой день прогулял половину уроков в школе — просто не мог сосредоточиться. Сбежав из школы к полудню, он отправился в районную библиотеку и сбивчиво объяснил, что ищет свод законов с перечнем статей.

— Это для стенгазеты. Против… э-э… хулиганства.

— Ладно, — нехотя сказал библиотекарь и встал из-за стойки. — Идемте за мной.

Они прошли в читальный зал, где Вова получил на руки увесистый том со светлой обложкой: «Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР». Вова сел за стол, положил рядом школьный портфель и склонился над книгой, всматриваясь в строчки под светом лампы.

Справа и слева за столами сидели студенты и что-то конспектировали. В библиотеке было жарко, и под рубашкой по спине ползла капля пота. Вова пролистал статей двадцать, тридцать… пролистал сорок… статьи все не кончались. Наконец он добрался до сто сороковых статей и воспрял духом. Сто пятидесятая… дальше, дальше… Взгляд впился в пометку «154-а». Рядом с ней ровным убористым шрифтом было указано: «Половое сношение мужчины с мужчиной (мужеложство) — лишение свободы на срок от трех до пяти лет».

Локоть соскользнул со стола, задел портфель, и портфель с грохотом упал на пол. Студенты за столами вздрогнули. Вова бросился подбирать портфель, выпавшие из него книги, деревянный пенал, чернильницу. Через весь зал к нему спешил библиотекарь. Вид у него был рассерженный. Торопясь, Вова впихнул вещи в портфель и сел на стул.

— Молодой человек, — громким шепотом возмутился библиотекарь, — можно потише?

— Да, да… Извините.

Еще много дней эта фраза крутилась у него в голове. Она всплывала из недр его сознания, как всплывает древнее чудовище из глубин океана — не целиком, а фрагментами. Длинным хребтом, скользкими щупальцами, а потом мощным