Город обмелел и съежился; тут и там стояли разбомбленные дома с обугленными глазницами окон. Во дворах лежали куски разбитых печей и сколотая взрывами лепнина. Улицы стали напоминать улыбки с выбитыми зубами. Бесчисленные полчища друзей дяди Яши куда-то запропастились. Кто-то умер в блокаду, кто-то ушел на фронт и не вернулся, кого-то эвакуировали далеко на восток. Дяди-Яшины пластинки больше не продавались, да и концертов не было. Он все еще отыскивал какие-то халтурки, но с каждым днем это давалось ему все труднее. Всего за пару недель вид у него стал потрепанный: глаза ввалились в череп, а на могучем лбу, вечно собранном в гармошку, прорезались длинные мор-щины.

Да, в послевоенном Ленинграде найти работу оказалось непросто, но дело было не только в работе. Что-то треснуло в самом мироздании, Вова это чувствовал. Однажды вечером в квартире Фроловых раздался звонок. Вова открыл дверь и увидел Тимура на лестничной клетке. Тимур стоял, сунув руки в карманы пиджака. За те годы, что они не виделись, он постарел и осунулся, но сохранил осанку и настороженное выражение лица.

— А, Вовка, — сказал Тимур, — я надеялся, что тебя встречу. Надо же, какой видный парень вымахал. Помнишь меня?

Вова кивнул.

— Как ты? Как мама? Живы-здоровы?

— Да, все хорошо. А у вас?

— И я цел, как видишь… Слушай, а что с Яшей? Давно с ним виделся?

— Дня четыре назад.

За спиной у Вовы скрипнули половицы. Не оборачиваясь, он почти физически почувствовал приближение матери: как она подошла, как остановилась, как вытянула шею, разглядывая гостя на пороге.

— Добрый вечер, — поздоровался с ней Тимур.

— Вы кто? — спросила мать.

— Знакомый вашего брата. Пришел узнать, все ли с ним в порядке.

Мать обвела Тимура неприязненным взглядом. В комнате громко заревела двухлетняя Катька. Мать оглянулась на комнату и сказала:

— Не приходите сюда.

С этими словами она потянулась вперед, оттеснила сына и закрыла дверь. Затем, бормоча себе под нос: «Совсем с ума посходили», ушла успокаивать Катьку.

Вова остался в коридоре. Он встал на цыпочки и посмотрел в глазок: Тимур спускался по лестнице. Еле слышно щелкнув замком, Вова выскочил из квартиры и понесся за ним.

— Постойте! Погодите, пожалуйста!

Тимур остановился на нижней ступеньке. Вова налетел на него и чуть не сбил с ног.

— Что случилось с дядей Яшей?

— Чтоб я знал. Он мне дверь не открывает.

— А давно?

— Да уж недели три. Я приходил раз пять, все без толку.

— А соседи что говорят?

Тимур пожал плечами, и Вова догадался, в чем дело: видимо, Тимур постеснялся беспокоить соседей, дабы не нарваться на ту же реакцию, что у матери.

— Ладно, — сказал Вова. — Идемте вместе.

До дома дяди Яши идти было две минуты. Они поднялись на третий этаж и позвонили в звонок — никто не открыл. Тогда Вова осмелел и позвонил в соседний звонок, принадлежавший ворчливому деду. Дед открыл и тут же разразился проклятиями, адресованными всей ленинградской молодежи.

Пока дед распинался, Тимур заглядывал ему за спину. Вдруг хлопнула дверь, и дядя Яша появился в коридоре. Он был закутан в длинный халат, волосы, и без того всегда всклокоченные, стояли дыбом. Оттеснив деда, он начал:

— Вовка, ты чего тут де… — но вдруг осекся, увидев Тимура.

Общими усилиями деда удалось утихомирить, и он скрылся в своей комнате, злой на весь мир. Вова тоже проскользнул в квартиру, но Тимур не сдвинулся с места.

— Нам надо поговорить.

— Вова, иди в комнату, — сказал дядя.

Вова для приличия послушался, но, едва оказавшись в комнате, прильнул к приоткрытой двери.

— Хоть бы весточку отправил, — с упреком в голосе сказал Тимур. — Я три недели тут пороги обиваю.

— Зачем?

— Хочу поговорить.

— Лучше иди домой.

— Наши ребята говорят, ты ни с кем не общаешься.

— Ну, значит, есть причины.

— Какие еще причины?

— Слушай, это все долгий разговор, а я не хочу тебя утомлять. И сейчас я не то чтобы в форме.

Тимур вздохнул и сказал на тон ниже:

— Я знаю про ту историю в Челябинске, Вера мне рассказала. Я на тебя не злюсь и все понимаю, только не надо от меня бегать. Давай лучше сядем и все обсудим.

— Обсудим что? Нечего нам обсуждать, живи спокойно. Тебе же будет лучше, если пойдешь домой.

Вова не понял, что это значит. Еще какое-то время они шушукались, перейдя на шепот. Потом дядя Яша закрыл дверь и зашел в комнату. У него был вид человека, который смертельно устал. Не замечая племянника, он сел в продавленное кресло, обхватил руками голову и заплакал.

Не зная, что сделать, Вова потоптался у порога. Дядя Яша плакал, уронив голову на грудь. Слезы градом катились по его лицу и терялись где-то в вороте халата. Достав из кармана безразмерный платок, он вытер глаза, но не успокоился.

Много лет спустя Вова корил себя за то, что ничего не спросил. В юные годы ему казалось, что дядя Яша оплакивает неудавшиеся отношения. Что-то у них с Тимуром не сложилось. Лет через десять, вспоминая тот случай, Вова начал думать, что Тимур здесь ни при чем — встреча с ним оказалась последней каплей. Может, дядю Яшу измучила тоска по утраченному беззаботному прошлому, которое было до войны и безвозвратно исчезло после нее.

А уже позже, в зрелые годы, Фролов почему-то счел, что дядя Яша устыдился собственной натуры. Стало казаться, что слезы, которые он лил, были слезами стыда и унижения и что такова закономерная реакция на разоблачение.

Но в тот день Вова ни о чем таком не думал — его просто парализовало видение плачущего великана. Он стоял столбом, пока дядя Яша собирался с силами. Тяжело дыша, тот высморкался в платок, кинул его на столик и сказал:

— Ты бы тоже шел домой. Нечего тебе здесь делать.

И Вова, как дурак,