был мелодичный смех, мелодичнее, чем гимны, которые мы пели в церкви, даже мелодичнее, чем пение птиц.

– Ты должна мне рассказать как-нибудь, каково это. Быть женой, – сказала я.

– Я пришла не для пустых разговоров, – резко сказала она. – Я здесь по делу. Мне нужно купить у тебя кое-что.

Маленькая белая ручка опустилась в карман платья, и я услышала звон монет.

– О, – сказала я, покраснев; в горле встал комок. Я сглупила, подумав, что она хочет, чтобы у нас все стало как прежде, после стольких лет. После всего, что случилось.

– Я ношу ребенка, – сообщила она, отвернувшись. Ее голос был едва слышен: лицо закрывал чепец.

– Какая радостная новость, – сказала я. Я вспомнила, как часто она говорила, когда мы были детьми, что хочет вырасти и завести собственного малыша. Когда я была еще совсем ребенком, я с ужасом рассказала ей о том, как рождался Дэниел Киркби. Его мать кряхтела и была вся мокрая от пота, а ребенок выскользнул из нее весь в слизи и крови. Грейс, которая видела, как рождаются ее братья и сестры, рассмеялась над моим невежеством. «Просто это так устроено, – сказала она. – Однажды сама узнаешь».

Через несколько месяцев после свадьбы по деревне прошли слухи о ее беременности, и когда я увидела ее в церкви, я заметила, что она слегка раздалась под платьем, а лицо округлилось. Но ребенок так и не появился. Я не знала, потеряла она малыша или его никогда не было. Я подумала, что, в любом случае, сейчас она должна быть очень счастлива, раз ей выпало такое благословение.

Несколько мгновений она ничего не говорила. А когда заговорила снова, я была уверена, что ослышалась.

– Мне нужно что-нибудь, – медленно сказала она, выдавливая из себя каждое слово, – что поможет мне избавиться от этого.

– Избавиться от этого? Ты имеешь в виду от утренней тошноты? Я знаю средство. Я могу сделать тоник с бальзамом, чтобы успокоить желудок…

– Ты не поняла меня, – сказала она. – Я имею в виду ребенка. Мне нужно… Мне нужно что-то, чтобы избавиться от ребенка.

Ее слова повисли в воздухе. Некоторое время мы обе молчали. Я слушала, как трещит огонь, как дождь барабанит по крыше. Эти звуки заполнили мои уши, как будто они могли вытеснить сказанное Грейс.

– Ребенок уже толкается? – спросила я.

– Да.

– Грейс, – сказала я. – Ты хорошо подумала? То, о чем ты меня просишь… это грех. И преступление. Если кто-нибудь узнает об этом…

– Он все равно умрет, – она сказала об этом так спокойно, будто обсуждала урожай или погоду. – Ты сделаешь доброе дело.

– Грейс, – сказала я. – Даже если бы я знала…

– Ты должна знать, – перебила она. – Твоя мать знала. Посмотри ее записи. Наверняка были деревенские девушки, которые обращались к ней за помощью после какого-нибудь неосмотрительного поступка. Кроме того… – Грейс помедлила. – Она умела забирать жизни, не так ли?

Воспоминания о той ужасной ночи пронеслись перед моими глазами. Анна, неподвижная и безжизненная, рыдающая Грейс.

– Грейс, твоя мама умерла бы в любом случае, даже если мы не пришли бы. Она была слишком больна… а лихорадка настолько сильна. И пиявки…

Она резко вскинула голову. Ее глаза сверкали, и я не знала – от слез или от ярости.

– Я не желаю об этом говорить, – сказала она. – Просто скажи, можешь ты мне помочь или нет. Если ты когда-нибудь любила меня, как свою подругу… просто сделай это ради меня. И больше не задавай мне вопросов.

Во рту у меня все пересохло. Голова закружилась, я почувствовала, что комната кренится и тянет меня за собой.

– Я попробую, – тихо сказала я. – Но не могу обещать, что это сработает.

– Хорошо. Я приду снова через неделю. Тебе хватит этого времени?

– Да.

Она встала из-за стола.

– Я должна идти. Джон спал, когда я уходила. Обычно он не просыпается до рассвета от такого количества эля. Но я не могу рисковать тем, что он проснется и обнаружит, что меня нет.

Сама я почти не спала в ту ночь. Я долго думала, правильно ли я сделала, что согласилась. Я пошла на это из-за привязанности к той, которая до сих пор винила меня в смерти матери. До сих пор ненавидела меня.

Как же она меня ранила – эта ненависть в ее голосе. Мысленно я снова пробежалась по нашему разговору, вспоминая, как холодно она говорила, и слезы обожгли мне глаза. Мы знали друг дружку еще до того, как научились говорить. Я наизусть знала, что значит ее поднятая бровь, поджатый рот, я могла читать ее как книгу. Теперь Грейс была незнакомой.

Следующее утро выдалось спокойным и солнечным, и, слушая пение малиновки, я гадала, не приснился ли мне визит Грейс. Но на столе в другой комнате я увидела вторую кружку и вторую тарелку и поняла, что все это было на самом деле. Грейс приходила на самом деле. И на самом деле попросила сделать для нее кое-что ужасное. Она хотела, чтобы я искупила один грех, совершив другой.

Я решила, что могу просмотреть мамины бумаги, как предложила Грейс. Если в них не окажется рецепта для средства, которое хотела получить Грейс, тогда скажу ей, что не смогу ничего сделать, потому что не знаю, как.

Я открыла бабушкино бюро, на ручке которого была выгравирована буква «В»: оно было гораздо изящнее, чем все остальные наши вещи. Его подарил ей первый виконт Кендалл за то, что она выходила его новорожденного сына. В этом бюро мы с мамой держали наши записи и рецепты, наши лекарства и различные средства для облегчения болезней и страданий. Мама всегда держала ящики запертыми и носила ключ на шее. Перед смертью она отдала ключ мне, велев мне делать так же.

– Чтобы вещи не попали в плохие руки, – сказала она.

Я перелистала рукописные рецепты всевозможных мазей и настоек: бузина от лихорадки, белладонна от подагры, агримония от боли в спине и головной боли. А затем я увидела надпись маминой рукой.

Для вызова регул

Растолочь три горсти цветков пижмы

Перед применением настаивать в воде пять дней

Все внутри меня опустилось. Теперь у меня не было оправдания.

Я не могла быть уверена, что средство подействует, если ребенок уже толкается. Возможно, стоит увеличить дозу пижмы. Совсем немного, чтобы это не было опасно для Грейс.

Я остановила себя. Точно ли я хотела, чтобы средство сработало? Почему Грейс надумала лишить жизни невинное дитя, даже не дав ему шанса на жизнь?

Я