ещё до сих пор не в курсе.

— Боря, я не думаю, что она расскажет отцу.

Борис чуть не поперхнулся.

— Аня, ты же взрослая баба, а рассуждаешь, как подросток-идеалист. «Не думаю, что она расскажет отцу», — передразнил он. — А я вот думаю. И знаешь почему? Да потому что я четырнадцать лет наблюдал, как Паша свою девочку растит. С рук не спускает. Да он на свою Нику надышаться не может. И девчонка ему в рот смотрит. Да она, если ты хочешь знать, как только наверх поднимется, так сразу всё своему папочке и выложит.

Он замолчал. Анна на том конце молчала тоже.

— Борь, — сказала она наконец. — И что же теперь делать?

Ну вот, опять двадцать пять. Борис потёр пульсирующий висок. Всё, как всегда. Эти чёртовы идеалисты, что Анна, что Паша, они горазды только о высоком рассуждать, но, как только приходит час убирать говно, так сразу «что же теперь делать?». Да этот сраный мир давно бы рухнул, если бы не такие люди, как он, Борис.

— Она всё ещё у тебя?

— Ника? Да, у меня.

— А когда собирается уходить? Сегодня? Завтра?

— Да пока вроде вообще не собирается.

Борис отметил, что в Аннином голосе нет уверенности. И это, конечно, было плохо, но что есть, то есть.

— Ну вот что, — сказал устало, уже понимая, что злость отступила. — Вот что. Если вдруг Ника соберётся домой, ты меня предупреди. Но вообще… вообще постарайся всё же пока не отпускать девочку. Главное, чтоб она самостоятельно от тебя без твоего ведома не свинтила.

— Да как я её удержу? Привяжу к себе что ли?

— Блин, Аня… ну забери у неё пропуск. Скажи, что для оформления на время пребывания в больнице нужен… придумай что-нибудь.

— Ну хорошо, — неуверенно произнесла Анна. — Я придумаю. Только не злись. Ладно, Боря?

Конечно, натворила делов, а теперь — Боря, не злись. Борис положил трубку и посмотрел перед собой невидящим взглядом.

— Что ж, — сказал сам себе вслух. — Значит, план Б.

Он быстро прокрутил в голове, что надо сделать: связаться с Ивлевым, чтобы держал девчонку под контролем, выдать инструкции Кравцу по организации ключевого совещания Совета, где будет объявлено о смене власти, подготовить своих людей и ещё раз переговорить с Ольгой по поводу их последнего дела… Ольга, да… Вспомнил — она же придёт к нему вечером. За своей долей любви и ласки. «Чёрт, — поморщился Борис. — Смочь бы…».

Глава 6

Глава 6. Кир

— Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре…

Кир сидел на парте и вслух считал, сколько раз Вовка Андрейченко уже отжался от пола. Делать было всё равно нечего — за те две недели, что они находились здесь, запертыми на этаже и всеми позабытые, потому что никто так и не приехал, они изучили всё вдоль и поперёк, заглянули, казалось, во все щели и закоулки.

Лёха Веселов сидел в углу, равнодушно листал найденную тут же брошюру, время от времени кидая угрюмые взгляды на пыхтящего Вовку. Почему-то именно по неунывающему Лёхе их вынужденное затворничество ударило сильнее всего, и Лёха не просто загрустил, он скис, поник, расплылся, и было такое ощущение, что жизнь с каждым днём по капле уходит из него. Вторым человеком, которому приходилось также тяжко (и это тоже бросалось в глаза), оказался их бригадир Колобок — его Кир заметил среди остальных людей только на третий день после того, как их привезли на этаж.

Иногда Кир думал, что, будь у них с собой наркота, Лёху бы это хоть чуть-чуть взбодрило, но у них её не было. Вернее, запасливый Андрейченко взял с собой пару пакетиков холодка, но закинуться им так и не удалось. Бахтин, у которого, как у заправской ищейки, был нюх на такие вещи, остановил их в коридоре, когда они направлялись в дальний туалет, чтобы хорошенько там оттянуться, и безо всяких реверансов велел вывернуть карманы. Забрал оба пакетика, а потом ловко и привычно обыскал, заглянув под все обшлаги и воротнички.

— Если ещё где прячете, советую принести самим, — сказал спокойно и даже ласково, и Кирилл тогда понял, что, будь у них ещё что-то припрятано, они бы действительно принесли сами, дрожа и виляя мокрыми хвостиками.

— Слушай, тебе не надоело? — Лёха отшвырнул брошюру в сторону и зло посмотрел на Вовку.

Тот остановился, а потом, ловко спружинив, упругим мячиком вскочил на ноги.

— Надоело, — Вовка отряхнул руки. — А что ещё делать? Киснуть как ты что ли?

Лёха насупился.

Из всех классов этой всеми забытой школы они выбрали один из дальних, откуда были видны огромные окна, идущие по наружной стене Башни. Так захотел Вовка Андрейченко. Кир уже понял, его другу нравится глядеть на тот, другой мир, что расстилался перед ними за мутными и грязными стеклами окон, на тёмно-серый океан, сливающийся у горизонта с таким же тёмно-серым небом.

— Тоска, — говорил Лёха, и Кир чувствовал, что очень скоро слово «тоска» заменит в Лёхином лексиконе все остальные слова.

Веселов практически всё время теперь сидел в углу, то угрюмо наблюдая за ними, то листая найденные в классе брошюры и буклеты, напечатанные на тонких пластиковых листах. У них в Башне на таких печатали учебники, справочники и некоторые книги, в основном детские. Пластик был неубиваем, а оттого практичен и удобен. И главное, именно этой чёртовой пластмассы было много — она составляла едва ли не девяносто процентов всего, что вылавливали в море бригады мусорщиков. Книги, напечатанные на таких пластиковых листах, внешне мало чем отличались от бумажных, страницы были такими же плотными и тонкими, но, тем не менее, разница была, и те, кто хоть однажды держал в руках настоящую бумажную книгу, это знали. Но бумажные книги были только в библиотеках, и на вынос их не давали. Бумага, в отличие от пластика, материал не вечный — живой, а всё живое однажды умирает.

— Сдохнем мы здесь все, — сказал Лёха.

Кир вздрогнул. Сам того не замечая, Лёха Веселов озвучил его мысли. Они кружились и кружились в его голове вот уже несколько дней, и всё чаще Кир замечал отзвуки этих мыслей на лицах и в глазах других людей, но каждый раз старательно убеждал себя в том, что ему только показалось.

Сначала они все ждали. Кто чего. Кто-то — горячих обедов. Кто-то — лекарств. Кто-то — бригаду медиков. Но совершенно неважно, что или кого ждал каждый из них, потому что, в сущности, это было одно и то