Шрифт:
Закладка:
Туржин отвлекся на долю мгновенья, не из-за того, что анекдот смешной. Отнюдь. Скорее усталость сказалась. И злость. И обида. И все сразу. И мгновенья этого хватило, чтобы револьвер оказался в руках Тихони.
- Ты…
- Угомонись, Серега, - сказал Тихоня ласково-ласково. И в глаза глянул. И от взгляда этого как-то вот Туржин разом обмяк, даже отступил.
А ведь чует.
Он тоже воевал. Все, кто в возрасте, так или иначе, но успели побывать, если не на войне, то в тылу, где порой куда страшнее было. И кровь видел. И всякое иное. И потому чует в Тихоне… зверя?
Пожалуй.
- Прошу прощения за инцидент, - сказал Бекшеев, подходя к Михеичу, который вот так же спокойно стоял. Теперь Бекшеев разглядел не только самого этого человека, но и мешки у ног его.
Кивок.
- Но нам и вправду нужно с вами побеседовать.
- Не он это, господин генерал, - влезла вдруг бабка в белом платочке и цветастом платьице. – Вот вам крест! Не он это душегубствует…
- Погодь, Никитична…
- Он хороший человек, а что веры иной, так это ж невозбранно! Я читала! – голос Никитичный потонул в других. Люди, до того молчавшие, заговорили все и разом.
Михеич же вздохнул и, подхвативши мешок – а размер такой, что и Бекшеев в нем поместится, - с легкостью закинул его на спину.
- Ведите, - сказал он, глядя на Бекшеева.
А ведь глаза-то характерные. Еще не те, что бывают у Зимы при смене обличья, но уже и не человеческие.
- Да что это деется! – раздался нервный женский голос. – Средь бела дня хватают безвинных…
- Сперва едва не застрелили… - подхватил песню другой.
- Тихо, - рявкнул Михеич так, что и вправду стало тихо. Разве что пестрая курица, сумевшая взлететь на низенькую оградку, нарушала эту тишину удивленным квохтанием. – От же ж… бабы… сказано, говорить будут.
- Говорить, - с облегчением подтвердил Бекшеев. Только беспорядков местных ему для полноты ощущений и не хватало. – Как со свидетелем. Важным!
Это он повторил чуть громче, правда, сомневался, что расслышали. И Михеич, важно кивнув, сказал:
- Веди… начальник.
Глава 25 Бешенство
Глава 25 Бешенство
«К выбору же мяса следует подходить со всем возможным вниманием, помня, что свежее мясо имеет нежно-розовый цвет, оно мягко на ощупь и на пальцах не оставляет липкости. Некоторые торговцы, особенно на рынках дурных, имеют обыкновение порченое мясо вымачивать, обтирать тряпицами, смоченными в особых растворах, и маслом, отчего унимается дурной запах и порченое мясо приобретает вид свежего…»
«Домоводство: в помощь молодой хозяйке»
В управление вызвал Тихоня, причем выглядел он донельзя довольным. И это сразу заставляло насторожиться.
- Иди. Чую, с тобой он будет поговорливей…
Кто?
- А Софью я провожу…
- Я сам, - встрепенулся некромант и глянул на Тихоню этак, с подозрением. Но тот, ответив взглядом же, причем превнимательным, кивнул. Мол, пусть так. Софья сделала вид, что ничего-то этакого не заметила, хотя готова поспорить, что и заметила, и поняла. Даром, что слепая.
Но пускай. Девочку я от тоже с ней оставлю. Так, на всякий случай.
- Вы не откажетесь прогуляться? Здесь парк есть, при больничке, если краем… - донеслось в стороне.
Софья же… тоже человек, если так-то. И я вот. И Тихоня. Почему-то на Дальнем этого не ощущалось. А теперь вот вдруг…
Сюрприз удался.
Я почуяла запах зверя. Тяжелый. Характерный.
И запах этот, смешавшийся с иными – мокрого леса, мха, земли и дыма – заставил меня замедлить шаг. В управлении он сделался вовсе резким, невыносимым. И я чихнула.
А потом пошла туда, к источнику.
Михеич.
Да, лесника надо было найти. И если так-то, то подозреваемый он преотличнейший. А что, в лесу обретается, все тропы знает, как никто другой. И с оружием обращаться умеет.
И…
Силен.
Спину только вижу, но спина эта широка, что карта родины, да и росту в нем немало. Такой на плече и лося утащит, чего уж о человеке говорить.
Он тоже меня почуял.
Обернулся.
Чуть прищурился.
- Девка, - сказал он осуждающе. Я пожала плечами, мол, у всех свои недостатки.
- Доброго дня, - ответила вежливо.
Сколько ему?
Около сорока? Чуть больше? Больше и не чуть? По лицу не определишь. Лицо это заросло. Густые брови сомкнулись над переносицей. Усы поднялись до самых почти глаз, и борода густая, пусть и ухоженная, вон, заплетена в косу. Да и космы его тоже вычесаны, выплетены, украшены расшитыми ленточками.
- Зима, это Михеин Дивогор Северович, - представил его Бекшеев, подавая гостю кружку с чаем.
Самовар уже пыхтел, наполняя комнатушку паром.
- Откудова будешь? – поинтересовался Михеич, но от угощения отказываться не стал.
Хорошо.
- Из-под Менска… Селимовские мы… были, - это признание далось с трудом. Последнее слово и вовсе в горле застряло. Еле выдавила.
И Михеич едва слышно вздохнул.
Ноздри носа его, массивного сизоватого, дернулись, втягивая мой запах.
- Ты не Селимовской крови… - произнес он, наконец.
- Может, и так, - я не стала спорить.
Да и рассказывать этому вот, пришлому, о жизни своей тоже не буду. Пояснять. Разъяснять. К чему оно? Понять, может, и поймет. Но мне оно надо?
- Злая… но и ладно. Вареньице достань. В мешке от. Облепиховое. Пусть того года, но настоенное, оно всяко полезней.
Михеич махнул рукой в сторону мешка, который привалился к стене.
- И остальное доставай. Вам же ж поглядеть, мыслю, надобно.
Сказано это было с насмешечкой. Но ничего, раз уж разрешение хозяина имеется, то и поглядим. Все проще.
В мешке обнаружились шкурки лисьи, скатанные аккуратно. И ведь не рыжие, а той, темной шерсти, которая особенно цениться. Куница вот.
А это…
- Росомаха? – удивилась я. – Тут?[1]
- А то. Свирепый зверь. И гадливый… так бы не тронул, но пакостить стала. Совсем страху не имает, - пояснил Михеич, чай прихлебывая.
Деревянные бочоночки, причем махонькие, с кулак. На
