глядеть надо. Чтоб гниль не пошла, чтоб древоточец не завелся аль желтизна не полетела по хвое пожаром. Чтоб зверь не болел… летнею порой следить, чтоб огневые амулеты заряженные были и пожару не случилось. Зимнею – кормушки полнить. Камень соленый кидать. За молодняком приглядывать. Ну и тех, кто без дозволения лес травит, отваживать. Много работы.

Он словно оправдывался.

- А бабам-то скучно. У моих-то родителей я одиным сыном был… ну, пока мамка тут не народила сестрицу, а с Полуней мы двоих прижили. Мамка радовалась крепко. Но в доме им тяжко одним-то. Да и чего делать? Скотину в лесу не заведешь, разве что кур каких да коз, но их обиходить просто. Землицы тоже немашечки. Вот и стали они ходить, гостевать. Пух козий прясть, да после вязать носки, шали там… легкие да теплые. Их на торгу мигом разбирали…

Я знаю, чем все…

Я не хочу слышать, потому что знаю.

- И любили-то их. Мы так и остались чужими, а они вот средь баб скоренько освоились. А тут незадолго до войны отцу распоряжение пришло, на сборы военные. А через день и мне карточка пришла призывная. Не только мне… многим мужикам.

Язычников, говорят, всех первой очередью в рекруты забирали, как и прочий малонадежный контингент. Слово это, даже мысленно произнесенное, резануло.

Заставило скривиться.

И незадолго… говорят, что не ждали войны. Не готовились. Но чем дальше, тем больше у меня сомнений, потому как Михеич – не первый, кому эта самая призывная карточка пришла аккурат перед войной.

- К графу мы отправилися… а он руками только развел. Мол, распоряжение высочайшее и ничего-то не способный делать. Его и самого в Петербургу вызывали. Бегчи? Никогда-то наш род от долга не бегал. Да и после-то что? По лесам сидеть до скончания жизни? И детям позор по-за таких отцов. Но и в лесу баб с дитями не оставишь. Пошли мы, стало быть, в деревню. Там и сговорились, что поживут они пока тут. Мыслилось, что сборы-то отцовы ненадолго, месяцок… так граф говорил. Он даже жалование снимать не стал, мол, скоренько возвернетесь.

А вышло…

Даже интересно, жив ли тот граф? Спросить? Нет, перебивать не стану. Ему и так тяжко сказывать.

- Деревенские и пообещали, что приглядят и за ними, и за своими. С деревни тогда тоже многим повестки пришли… так что совпало. Перевезли матушку с Полуней, детей… обустроили… и на пункт отправились. Отбыли… тем же днем и отбыли. Потом еще успел письмо получить. Мол, война началась, наступление, многие бегут, но городские больше. Городским проще. А в деревне кто ж пойдет от хат да полей? И не верил никто, что надолго это… все ждали, когда ж Имперские войска погонят. Потом уж новость пришла, что заняли всю губернию…

Бекшеев не торопил. А Михеич сидел, покачиваясь взад и вперед. Выдохнул.

- Мы с отцом… мы славные охотники… нам и предложили. Снайперами… я согласился. Прошел. Всю войну… день в день. Отца через год не стало. А я жил. Все думал, как вернусь, как… земли заняли? Так взад отобьем. А деревня… кому надобно деревню трогать? Баб да детишек?

И Тихоня, державшийся до того тихо, неприметно, к стене отвернулся. Лицо его застыло.

Кому и вправду…

- Это уж, когда вернулся, узнал… приключилось тут… то ли взорвали кого, то ли подстрелили. По-разному люди баили. Главное, что сперва в городе вон… вешали. А там и устроили. Показную акцию.

Кулак Тихони впечатался в стену.

И Михеич повернулся к нему, вперился тяжелым звериным взглядом. А после сказал:

- Чайку он попей. И тебе травок дам… мертвые отошли уже. К богам. Это живые все маются. Живым тяжко… я ходил туда. Как вернулся. Все думал отыщу… Полуню, матушку. Детишек… девочки у меня были. Такие… в Полуню все. Волосики светлые, что лен беленый. И глаза ясные-ясные…

Голос дрогнул.

И выправился.

- Ничего не нашел. А скоро и оцепили военные, мол, будет проведено перезахоронение, согласно протоколу и все такое. Благо, начальник у них понимающий. Позволил… быть. Глядеть.

Михеич поставил недопитый чай.

- Капище тоже разворотили все… но то ладно… боги следом за людьми всегда уходят. А вот зверь тогда, мыслю, и поднялся.

Мы с Бекшеевым переглянулись.

Зверь…

Или не совсем зверь? Человек, физически сильный настолько, чтобы протащить на себе другого человека. Это убить легко, подобрался поближе да ткнул железкой. Или издали… а вот тело мертвое, оно тяжело, неповоротливо.

- Волоховы дети… так-то сам я не видел, но наши баили, что есть у них свойство, обличье менять. Не у всех, но тех, кто кровью Волоху глянулся. А может, род свой от него вел. Чужакам-то всего не откроют. Так что видеть я не видывал… знаю, что каждый год на шестую луну уходили мужчины в лес, в закрытый, куда ни мне, ни отцу дороги не было, да три дня там сидели. Ну а после возвертались.

Михеич провел ладонью по бороде.

- Волков тут во все времена хватало, да… только скот деревенский они не трогали. И собак в селе вот не было. Везде были…

Как в деревне-то и без собак?

- …а тут от не было ни одной. Даже жена моя, если по первому времени брала с собою… мало ли, все ж места дикие, кабан там или лось выскочить может, да и люди всякие случаются, так что с добрым кобелем по лесу ходить всяко безопаснее. Так вот, она Нагая, это кобель наш, здоровый такой, умный, за чертою оставляла. Да и он радый. Сидел. Ждал.

И о чем это говорит?

Убийца-таки связан с язычниками?

- А охотились они как? – уточнил Бекшеев.

- Как? Да никак… в том и дело, что не охотились. В лес от ходили. Бабы за ягодой там, за грибами. Мужики – за самим лесом, чтоб хаты править. За корой, лозой. Травами. За всякою нужностью, но охотиться – никогда. Птицу и ту не били. Скот держали, это правда. И на выпас выгоняли… и тоже от. Теперишним умом ежели, то как они-то? Чтоб скотину и в лес. А ни одной овечки не пропало. Лисы и те не хаживали… одно слово, волоховы дети.

А потом пришли немцы. И Волох оказался не так силен, чтобы защитить детей своих.

Снова молчим.

Дела такие, что порой не молчать не хватает сил. Я ведь тоже человек, живой… и Тихоня прикрывает глаза, вспоминая другой храм.