— И кто мне завтра будет помогать? А? — строгим тоном спросила бабушка.

— Мы после авторынка на центральный поедем с дядей Лешей, — нашел выход я. — Я инжир присмотрел недорогой. Много брать не будем, только тот, что не испортится по пути.

— Заодно и донести помогу! — оживился афганец.

Каналья никуда не ушел, остался топтаться возле дерева, поглядывая на ветки. Да ему жрать хочется! Вон как жадно смотрит на плоды!

— Красивые абрикосы, да, дядь Леша? — спросил я. — Вы угощайтесь. Только вон из того ящика берите, где переспевшие.

Каналья сместился к ящикам и принялся есть, вытирая плоды о штаны и поглядывая на бабушку, которая в конце концов не выдержала и предложила:

— Борщ будешь? А то ж обгадишься, столько абрикосов — да на голодный желудок. Идем.

— Я вам огород вскопаю! — обрадовался Каналья, направляясь за бабушкой на кухню.

— Тебе только копать с твоей ногой, — проворчала она

В кухне хлопнул холодильник, загремела посуда, а я слез с дерева и занял место принимающего.

Закончили мы к часу дня. Каналья никуда не ушел, помогал таскать ящики, перебирать абрикосы и формировать кравчучку, с которой Юрка собрался на рынок зарабатывать себе на зимние вещи.

Вот Каюк смог свернуть со скользкой дорожки, трудится парень, старается. Месяц прошел, как он у бабушки, а и не узнать: округлился, щеки еще не наел, но на рахитичного заморыша уже не похож, заговорил более-менее связно, а не «ты, эт самое, короч, того вот сюда». Почему бы не дать шанс Каналье? Нет — значит нет, алкоголики держатся до первой рюмки, а потом — снова все наперекосяк. А если нет? Если я его навсегда закодировал?

Похожий на куклу-убийцу Антон Петрович по нашей просьбе приехал раньше на своей балой «копейке», и мы сперва заехали на рынок к валютчику Павлу, который вообще без вопросов отсчитал мне двести семьдесят долларов и заказал еще партию кофе, и лишь затем покатили на вокзал, где благополучно разгрузились, расплатились, я отдал деньги бабушке, оставив себе пару тысяч, и меня высадили на рынке, откуда я побежал к автобусу, чтобы успеть на ближайший рейс.

Поздоровался с армянкой на «москвиче», торгующей инжиром, спросил, что по чем. Узнал, что завтра будет новый завоз — как раз свежак, мне — по пятьсот рублей! В Москве можно по полторы такую экзотику продать да попробовать шелковицы чуть-чуть надрать — вдруг удастся довезти хоть что-то.

Но, уже выбегая с площадки, где обосновались, оптовики я увидел, как мои беспризорники — Светка, Ваня, Бузя и Роза — кого-то колошматят, а им помогает толстая тетка и дряхлая бабуля. Они окружили жертву и лупили ее ногами. Тетка обрушивала сверху сумку, и кто ни подходил, чтобы их отогнать от избиваемого, оставлял это дело. Видимо, сильно провинился чувак.

Я тоже решил не заморачиваться, но, когда оббежал кучу-малу, понял, почему сразу не заметил того, кого они бьют: это был ребенок, свернувшийся калачиком и закрывающий голову руками. Били его не как бабки Паруйра, а жестоко и в полную силу, причем сил держать руки у него не осталось, и он опустил их.

Убьют ведь!

Черт, нет покоя грешнику! И вместо того, чтобы идти на остановку и ехать домой, я рванул к ним. С разгона отшвырнул Бузю, оттолкнул жирную тетку и заорал:

— Рехнулись! Сесть захотели⁈ Вы же его убьете!

Роза и Света отошли, а бабка продолжила остервенело бить мальчишку по патлатой голове, и в волосах уже появилась кровь. Я вырвал у нее трость и отшвырнул в сторону.

— Что ж вы творите!

Старуха вызверилась на меня:

— Ишшо один нашелся! Защищает тут шваль всякую!

Бабка попыталась пнуть мальчишку ногой, но я вклинился между ними и выставил руки.

— Остановитесь!

Мальчишка лежал, ткнувшись лбом в асфальт. Ребра его вздымались. Жирная тетка с ненавистью посмотрела на меня.

— Люди вы или нет? — прошипел я, глядя ей в глаза.

— Он Семена съел! — запричитала старушка и залилась слезами. — Семочка мой, такой красивый мальчик был! Такой ласковый!

— Он людоед? — От осознания я похолодел. — У вас есть доказательства?

Бузя за спиной заржал, Светка тоже захохотала, и ее смех, колокольчиком звенящий над избитым до полусмерти мальчишкой, сплевывающим черные сгустки крови, звучал хуже скрежета ногтя по стеклу и выворачивал душу.

— Он живодер, — объяснила Роза и обратилась к мальчишке: — Шоб тебя тут не было, тварь!

— Он убивает ради удовольствия? — уточнил я, уже жалея, что вмешался.

— Хрен его знает, — проворчал Бузя.

Толстую тетку отпустило, и она побрела прочь, а вот бабулю не отпускало, она подобрала свою трость и выжидала, когда мы уйдем, чтобы наброситься на жертву и добить.

Мальчишка поднялся на локтях, сплюнул кровь и прохрипел:

— Я не живодер. Просто хотелось жрать.

Роза указала на него пальцем и повторила, удаляясь:

— Увижу — прибью, понял?

Я сел на корточки рядом с мальчишкой. На вид ему было лет одиннадцать-двенадцать. Грязные штаны на размер меньше, рваная заляпанная футболка. Но не было в нем того, что я замечал в других беспризорниках — какой-то заморенности, рахитичности. Этот парень был крепок и широк в кости.

— Так чего голубя не прибил? — спросил я, поглядывая на бабку. — Их же вон сколько.

Мальчишка сел, прижав колени к животу и закрыв лицо волосами — слишком длинными для беспризорника, те стараются бриться наголо, чтобы вши не плодились.

Ответа на вопрос я не получил, благодарности тоже. Надо было как-то разруливать ситуацию и идти домой, но и бросать пацана нельзя — заклюют, человек все-таки.

— Ты идти сможешь? — спросил я. — Дышать не больно? Ребра не сломаны?

Все так же не поднимая головы, мальчишка вдохнул-выдохнул, тряхнул патлами — мол, нет.

— Тогда пошли, тебе тут опасно оставаться.

— Какое тебе до меня дело? — злобно бросил он, наконец вскинул голову, и я сглотнул, подавил желание отшатнуться: его левая половина лица была, как у Фредди Крюгера, глаз тоже пострадал, помутнел. Шрам от ожога оттягивал уголок рта, и казалось, что мальчишка усмехается. — Пусть бы уже убили наконец!

Уцелевший глаз, синий, как подсвеченный кусочек льда, полыхал яростью. Нос мальчика, как и губы с подбородком, от огня не