В диалоге с мамой появляются три точки.

«Так заставь её».

Иисусе. Я сын своей матери. Это отчасти шведская культура, отчасти характер — она думает, что все должны быть такими же прямолинейными, как она и я. Никакой ерунды, никаких игр.

«Уилла устроена не так, мам».

«Я так и думала. Просто я скучаю по тебе. Дом уже не тот без моего Райдера».

О да, дави на чувство вины ещё сильнее. Мой телефон снова вибрирует.

«Можешь сегодня просто прийти на ужин? Только Рен, Вигго, Оливер и Сигрид».

«То есть, практически все. Не считая Акса, Фрейи и её гадкой половинки».

«Наверное, можно сказать и так».

«Ладно, но я потом пойду домой. На празднование Рождества буду вовремя, обещаю».

«Твои условия приемлемы. Увидимся через час».

Через час? Я бросаю телефон в сторону, затем вспоминаю, что надо ответить Уилле.

«Мама убьёт меня, если я не приду на семейный ужин. Всё-таки не получится приготовить тебе фрикадельки. Позавтракаем завтра?»

«Засранец. Сделай мне те булочки с корицей и свежий кофе, и тогда договорились».

Мне хочется злиться на то, что она рассчитывает, будто я встану рано и буду печь ей свежую выпечку. Но мы оба знаем, что я так и сделаю.

«По рукам. Первым делом с утра пораньше, Солнце».

«Уже не терпится».

На моих губах играет идиотская улыбка. Я не пишу этого, но фраза так и вертится на языке. «Мне тоже не терпится».

* * *

Всё так громко, как я и думал. Рен и Сигрид (Зигги, как мы её называем) не способны говорить так, чтобы не орать. Вигго и Оливер — это погодки, которые всегда ужасно пререкались, так что и теперь они опять сцепились. Иронично, но находясь на грани восстановления слуха, я хочу лишь тишины. На мгновение ускользнув от хаоса перед ужином, я поднимаюсь по лестнице в свою старую спальню, которая как будто застыла во времени со старших классов, и плюхаюсь на одноместную кровать.

С облегчением вздохнув в блаженной тишине, я закрываю глаза. Засыпая, я ловлю себя на том, что представляю хижину в лесах, у подножья какой-нибудь заснеженной горы. Ревёт огонь, некое подобие рагу бурлит в котелке над пламенем. Я сижу в потрёпанном кресле, слушаю успокаивающее потрескивание поленьев, когда те занимаются огнём. Глубоко дыша, я чувствую запах древесного дыма и хвои, трав в рагу и той влажной сырости в хижине. Но потом появляется новый запах. Розы. Цитрус. Солнцезащитный крем.

Уилла.

Она проводит ладонью по моей шее, её пальцы массируют кожу моей голову, пока она опускается на мои колени. Дыхание вырывается из меня протяжным болезненным шипением, когда её задница ёрзает на мне, и она закидывает ножки на диван.

«Привет», — говорит она.

Я могу её слышать. Я слышу её голос, и он подобен жидкому золоту в моих ушах. Это тихое, низкое урчание. В свете от очага её глаза напоминают радужки камышового кота, обретают оттенки ириски и янтаря, пока отсветы пляшут в её радужках. Её волосы неукротимые. Так они в моём воображении выглядят после возни в постели.

Под ширинкой моих джинсов всё набухает, нужда скручивает низ живота. Воображаемая Уилла снова меняет позу, её ладони обхватывают мои щёки. Её губы на расстоянии одного вдоха, глаза не отрываются от моих. Она подвигается ближе, ближе…

Громкий стук в дверь резко будит меня. Я смотрю вниз. Мой член безбожно твёрдый и натягивает ширинку. Я явно и до боли возбуждён. Спешно скатившись с кровати, я приоткрываю дверь ровно настолько, чтобы спрятаться за ней, и вижу по другую сторону папу.

«Что?» — спрашиваю я одними губами.

Папа выглядит виноватым.

— Мальчики и Фрейя уехали по одному делу, а мама и Зигги слишком миниатюрны, чтобы помочь мне. Джой хочет, чтобы я развернул кровать, и она лежала бы лицом к стеклянным дверям, но для этого мне надо передвинуть бабушкин комод. Ты сейчас уже оправился, и поднятие чего-то тяжёлого не должно стать проблемой.

Я стону. Эта штука весит тонну. Клянусь, этот комод обшит свинцом, или же в нём имеется секретный сейф со слитками золота. Но не это меня пугает. Мы с Уиллой до сих пор не поговорили. И встречаться с её мамой до этого кажется плохой идеей.

Достав телефон, я печатаю: «Это может подождать?».

Что, если её мама скажет что-то Уилле? Уилла убьёт меня за то, что я не поговорил с ней об этом, хотя я перепробовал всё, что только пришло в голову. Я буквально слышу, как она это скажет. «Я убью тебя, Бугай. Я убью тебя насмерть».

Папа бросает на меня взгляд «я-разочарован-в-своём-сыне». Уверен, он полагает, что мне хватит смелости каким-то образом заставить Уиллу поговорить обо всём этом. Но он ошибается. Я ценю его веру в меня, даже если она не оправдана.

Я машу рукой, капитулируя. Ладно. Упоминание бабушки и взгляд на отца сотворили чудеса с моим дискомфортом в штанах, так что я открываю дверь, закрываю её за собой и иду за папой вниз.

Пока я шагаю по коридору, чтобы встретиться с мамой Уиллы, ужас встаёт комом в моём горле. Я потею, я на грани паники.

Папа говорит ей что-то, когда мы входим в комнату — я не слышу ничего, кроме бодрого докторского тона. Выразительный голос, различить который ещё сложнее, отвечает что-то папе.

Папа берёт меня за руку, встаёт со стороны хорошего уха и подтаскивает меня к себе.

— Джой, — громко произносит он. — Это мой сын… ну, один из моих сыновей… Райдер. Райдер, это Джой Саттер, мама Уиллы.

Я пихаю папу локтем.

Джой выглядит совсем как на фото в телефон Уиллы. Она выглядит как Уилла, но болезненно худая, с платком на голове и лет на двадцать старше.

Я машу в знак приветствия и чувствую, как нутро скручивает чувством вины. Уилла должна знать об этом. Я хочу, чтобы она знала.

Папа поворачивается, чтобы я мог читать по губам, но обращается к маме Уиллы.

— Райдер глухой, Джой. Несколько лет назад он слёг с менингитом, который повредил оба его уха, и с тех пор мы прикладываем чертовски много усилий, чтобы наладить его восприятие звуков и речи. Он может читать по губам, если ты говоришь медленно и отчётливо, или же ты можешь написать ему сообщение. Я пришлю тебе его номер.

Я сдерживаю сдавленный звук, наблюдая, как папа отправляет маме