возится с моей бородой. Уверен, сейчас борода выглядит ужасно, как и остальная часть меня. Она игриво дёргает за мои лицевые волосы. — Так и не скажешь, что ты такой милый. Эта борода, sötnos, весьма отпугивает.

Я показываю ей язык, и это заставляет её рассмеяться. Глядя на папу, я пытаюсь показать, что по-прежнему слушаю его историю.

— Так вот, — продолжает он. — Я чувствовал… я испытываю бескрайнюю благодарность к Джой. Она спасла мне жизнь, — мои родители смотрят друг друг в глаза поверх моей кровати. — Она умирает, Райдер. Её счета за медицинские услуги чрезвычайно велики, и она сдала квартиру в субаренду, чтобы покрыть расходы и избавить её дочь от долгов после её кончины. Я хочу, чтобы она провела свои последние дни в домашнем комфорте и умиротворении. Я буду руководить уходом за ней. Мы наняли медсестру из хосписа и подготовили гостевую комнату, где жила бабушка. Так будет правильно.

Я беру телефон, и мои руки слегка дрожат. «Конечно. Просто всё сложно».

Мой папа хмурится.

— В каком плане?

«Уилла», — печатаю я.

Папа морщит нос.

— А что с её дочерью? — его глаза раскрываются шире. — Погоди, откуда ты знаешь её имя?

— Она подруга Райдера, — говорит мама, похлопывая меня по руке. — Верно?

Папа ошарашен.

— Вы с ней друзья, Райдер?

— Намного больше, чем друзья, если верить Эйдену, — мама приподнимает брови. Я тянусь и дёргаю прядь её светлых волос до плеч, заставляя её ойкнуть и шлёпнуть меня по руке. — Райдер Стеллан, веди себя прилично.

Я хмурюсь, печатая: «Эйден врёт как дышит, что бы он тебе ни наговорил. Единственная правда — это то, что он весь семестр пытался нас свести. Мы просто друзья-враги».

Мама щурится, глядя на мой телефон.

— Друзья-враги, — она смотрит на папу, поскольку всегда полагается на него, когда сталкивается с непониманием английской речи. После десятилетий жизни в Штатах такое бывает редко, но всё же случается. — Это как?

На протяжении долгой минуты папа смотрит на меня, и его лицо согревает медленная улыбка.

— Друзья-враги — это когда люди много времени проводят вместе, но в основном пререкаются. Если бы они не цапались так часто, люди посчитали бы их близкими друзьями, может, даже чем-то большим…

Папа усмехается.

— Я должен был догадаться. Джой всегда была взрывной женщиной. Естественно, её дочь выросла такой же, не так ли?

Мама опирается локтями на бортик больничной койки и улыбается мне.

— Она была очень бойкой во время той игры, что мы посмотрели. Очень пылкой. Интересно, как это сочетается с нашим тихим сыном и его сухим чувством юмора.

Папа откидывается на стул.

— Вот и мне интересно…

Я хлопаю по кровати, пока не нахожу кнопочку, которая приподнимает изголовье. Мои челюсти стиснуты, голова раскалываются, и родители оба смотрят на меня этими раздражающими взглядами сочувственного веселья.

«Пожалуйста, пока не говорите ничего Уилле или её маме, — пишу я им. — Я не хочу расстраивать Уиллу. Она ещё даже не сказала мне, что её мама больна».

Папа читает моё сообщение, затем похлопывает меня по ладони.

— Ах, это действительно всё усложняет. Возможно, лучше подождать, пока она не будет готова тебе сказать.

«Что, если она никогда не будет готова? — пишу я. — Как я буду приходить домой и избегать её?»

— Ну… — папа вздыхает и трёт лоб. — Возможно, удачный момент сам представится тебе. Лично я думаю, что чем скорее вы честно поговорите, тем лучше. Конечно, после того, как ты отдохнёшь дома.

Мама кивает и щурится, критически оглядывая мою бороду.

— И побрейся заодно, ладно?

* * *

Как только мои родители хоть на минуту оставляют меня одного, я пишу Уилле.

«Солнце. Это поистине не оправдание, но у меня была небольшая операция, и восстановление затянулось дольше ожидаемого. Я хотел поговорить о прошлой ночи. Но раньше не представилось возможности».

Я наблюдаю за телефоном, ожидая пометки «прочитано» и трёх маленьких точек при печатании, но ничего не появляется. У меня была медицинская причина сдать экзамены пораньше, но для всех остальных сейчас конец сессионной недели. Может, она всё ещё на экзамене.

Ответ так и не приходит к тому моменту, когда хирург снова осматривает меня, довольный промежуточным итогом операции. Поскольку я молод, и они оптимистично считают, что я быстро восстановлюсь, мне говорят вернуться через три недели, прямо перед Рождеством, чтобы синхронизировать процессор с имплантатами и разобраться, как это всё работает.

Мама и папа отвозят меня домой, убедившись, что я уложен в постель, а в холодильнике полно домашней еды. Бекс остаётся присматривать за мной, потому что его семья живёт поблизости, и ему нравится проводить всё время, кроме самого дня Рождества, в нашей квартире, а не с ними. Такер уже уехал домой на каникулы.

Я засыпаю, вырубившись от такого измождения, которое вполне сравнимо с периодом болезни менингитом. Неизвестно сколько часов спустя я просыпаюсь от долбёжки в дверь. Я слышу тихое ворчание Бекса, затем более высокий и знакомый мелодичный голос.

Уилла.

Она заходит, хмуро глядя на меня.

— Ну привет, Франкенштейн. Выглядишь опухшим.

Я накрываю лицо подушкой, чтобы спрятаться, но вскоре её уголок приподнимается, и один большой карий глаз медленно моргает, наблюдая за мной. Уилла убирает подушку и садится на край моей кровати, чтобы я видел её и читал по губам.

— Бугай, что ж ты мне не сказал?

Я стону и утыкаюсь лбом в её бедро. Её ладонь тяжело ложится на мою спину, затем начинает выписывать на ней успокаивающие восьмерки.

Она открывает заметки на телефоне и печатает: «Знаю, иногда я бываю той ещё ведьмой, но я могла бы забрать тебя из больницы, плюнуть тебе в куриный бульон, подмешать слабительное в мороженое, чтобы справиться с запором после анестезии».

Я сердито смотрю на неё.

— Я не лучшим образом себя рекламирую, да? — говорит она.

«Да», — подтверждаю я одними губами.

Её глаза не отрываются от моих, и Уилла медленно, осторожно проводит пальцами по моим волосам. Это так приятно, что по спине прокатывается волна тепла, и я дрожу.

— Это для того, чтобы ты мог слышать получше?

Я показываю большой палец вверх.

Она улыбается широко и заразительно ярко. В этот момент она совершенно оправдывает прозвище, которое я ей дал. Солнце.

— Это же здорово! Хотя практически убьёт твою сексапильность! Тебе слишком идёт сильный и молчаливый образ.

Эта черта Уиллы убила меня с самого первого дня. Она шутит и дразнит меня так, будто совсем не странно, что я не разговариваю и ни хрена не слышу. Она ни разу не вела себя так,