— Барбара, ты его…

— Да! Именно он — тот кавалер, какого должно жаждать женское сердце, когда его волнует молодая кровь. Я любила бы его, как ветер степной, любила бы, как дуб зеленый, как душистый напиток, пусть бы он и был ядовитым. Но этот украинец заговорен от чар женской любви…

— Слабыми же эти чары оказались, если молодой сотник не поддался им, — поддразнивая, лукаво выпытывала Лашка.

Но на этот колкий намек Барбара дала такой же едкий ответ:

— Так ведь это, милая моя, не… Стах Заблудовский.

Лашка громко рассмеялась, притворяясь ничуть не задетой.

— Правду говоришь, Барбара! Если сотник Заблудовский да был бы Наливайко…

— Тот бы за скупой поцелуй пани не продал рыцарской чести.

Меж ними неожиданно выросла стена. Любила ли которая из них Наливайко за красоту и силу, ненавидела ли его которая из них, были ли обе равнодушны — трудно сказать. Однако одна брала казака под защиту, а другая, назло ей, чернила его, и на этом камне разбили свою давнюю и крепкую привязанность. До кручи не дошли, повернули к замку. Несколько раз меняли тему разговора, но спасти этим даже видимость дружбы не сумели. Сердца обеих поняли друг друга и возненавидели.

В тот же день Лашка выехала в Краков.

5

Бронек разыскал Наливайко среди пушкарей. Войско остановилось на отдых. На шесть миль растянулся казачий лагерь вдоль реки, у леса. Гнилая осень угрожала засосать обозы и пушки в слуцкие болота. Решили двигаться только по ночам, когда морозом оковывает вязкую топь. Лишь бы только выйти на большую дорогу — и на Украину…

— Пан старшой, прошу выслушать меня.

— А, Бронек! Был в Кракове? Ну, что, рассказывай.

— Это правда, пан старшой, что каштеляном Кракова теперь князь Януш Острожский. Гетман Жолкевский вынужден сидеть при армии на кордонах, а канцлер Ян Замойский вернулся в Краков и сейчас отправился в Варшаву. Весной собирается наведаться к графине в Стобниц…

— А войска где?

— Никаких войск нигде нет, так как все выполняли для пана канцлера молдавскую квестию.

— И выполнили?

— Поскольку узнать позволил мне господь бог, думаю, что выполнили, так как пан канцлер вернулся в хорошем настроении, о пани Барбаре в Стобнице вспомнил и о новой одежде для слуг в Варшаве позаботился… В Кракове, в хоромах пана каштеляна был и гетман литовский князь Радзивилл. Услышав, что наша армия двигается на Литву, пан Радзивилл отправился к королю и, верно, получил от него приказ выйти против нас в поход…

— А об этом откуда ты, Бронек узнал?

— У меня была… девушка из покоев «каштеляна. Паны вином и политикой занимались. Панна Зося в этом смыслит, как ступка, и мне на честное кавалерское слово рассказала об этих разговорах в покоях князя.

— Еще что, Бронек?

— Краков болтает про какие-то наши бесчинства. Будто мы разделили наши войска и грабим на Украине. Особенно ругают войска, что на Украине. Там пан Лобода орудует на Брацлавщине, на панне Оборской женился.

— На Оборской? Оборская — старая вдова, а не панна, Бронек.

— Простите, пан старшой… Но то верно, что не на вдове, а на ее дочке, панне. Говорят, что не по своей воле вышла — замуж русоголовая панна за этого низовика. Потом будто удрала от него в замок Тарновских, в Стобниц, а оттуда — в Краков. Пан Лобода на шляхту рассвирепел.

Наливайко захохотал. Бронек за три недели своего пути успел собрать вести со всей Украины.

— Пан старшой напрасно мне не верит, — неправильно понял смех старшого Бронек.

— Прости, Бронек, я по другой причине смеюсь. Однако всем ли слухам верить? Панна Лашка, воспитанница Оборской, еще молода и слишком красива для Лободы.

— Я ее видел у Тарновских. Теперь она в Кракове. Сам Януш, каштелян краковский, ссылался Радзивиллу на ее сведения, как на самые подробные и свежие. А что панна Оборская повенчана с паном Лободою, об этом сама пани Замойская сказала мне в Стобнице.

— Так ты в самом деле в Стобнице побывал?

— Как бог свят побывал. Графиню Барбару встретил в дубраве и, каюсь, соврал ей кое-что про вас,

— А что именной

— Что пан Наливайко ответит ей на письма сам при свидании. И что… пан Наливайко уважает прекрасную пани графиню… Простите мне, пан старшой, это своевольничание, но мне нужно было столько разнюхать для нашего дела и для этого столько приходится врать, скажу вам правду, пан старшой… А в Стобнице пани Барбара с ребенком маленьким тоскует…

Наливайко, не в силах скрыть душевного волнения, вдруг на какую-то минуту овладевшего им после этого сообщения Бронека, только махнул рукой, отошел к пушке, оперся на нее и долго смотрел на закат, куда убегал день. В памяти встали образы привлекательных женщин. Которой из них его юное сердце могло бы отдать предпочтение? Вот одна (если верить Бронеку) повенчана… Повенчана и сбежала от мужа. Другая не убегала от своего, только чурается его, как чумы…

Потом отошел от пушки, будто там хотел оставить эти опасные для молодого рыцаря мысли. А губы шептали, как проклятье:

— Шляхтянки! Графиня Замойская, княгиня Острожская, гетманша Лободина… Осталась одна, беднячка, рыбачка. Она и любовью искренней одарит, и душу мою вольнолюбивую поймет… Шляхтянки!..

Вспомнил берег речки, деда Власа, дозорца. Душа у Мелашки с обидой знакома, и пана Мелашка всем существом ненавидит.

Подошел Юрко Мазур.

— Там опять послы прибыли, Северин.

— Попы?

— Нет, на этот раз мещане и мастеровые из города Слуцка. Хотят поговорить с тобой.

— Давай их, скучаю без дела на этих дневных привалах. От Шаулы никаких известий нет?

— Наведывался Лейба, с Шостаком говорил. Матвей собирается тоже на Литве зазимовать, потому что на Украине Лобода походил и, верно, заляжет где-нибудь на Брацлавщине или в Киеве…

— Что Матвей будет близко от нас, это хорошо.

А Придётся ли зимовать нам й ему на Литве — об этом подумать надо. Я получил достоверные сведения, что Криштоф Радзивилл угрожает пойти на нас с войском — и пойдет, королевские декреты на то получил. Запасемся порохом и на Украину зимовать двинемся. Лобода на Украине и помогает нам, и вредит. Помогает тем, что бунтует уже против панов, пусть и из-за личных обид и недовольства. А вредит тем, что под нашим именем не щадит ни горожанина, ни селянина.

— Непутевая голова. Не зря полковник Нечипор предсказывал, что не своею смертью умрет Григор Лобода. Рассказывают о нем странные вещи, а я знавал когда-то иного Лободу. То ли не знает он, чего душа казацкая