После макумбы Быля реальность сворачивалась в трубу. А я не мог опозориться перед Дарьей. Не мог опозориться ни перед кем.

Дарья то разговаривала, то танцевала, а порой подходила ко мне и прижималась, порой курила травку в туалете, а иной раз вела себя так, словно между нами ничего не было – по крайней мере, так мне казалось, но потом оказывалось, что это только мой страх, который я всегда чувствовал; а она хватала меня за руку или целовала в щеку так, чтобы все видели.

И так оно продолжалось, слившись в одно, секунду за секундой дача превращалась в руину, стаканы и тарелки разлетались, сталкиваясь с полом, деревянные стулья ломались на куски, когда кто-то пытался на них танцевать, с потолка сорвалась деревянная люстра, когда некий Обезьян, приятель Квадрата, попытался на ней повиснуть. Аську, которая была ответственна за дачу, охватывал все больший ужас, и в какой-то момент (кажется, когда все, пьяные и укуренные, вернулись после купания голыми в озере – вернее, после хождения в камышах, – внеся внутрь массу грязи, земли и воды и сорвав со стены часы с кукушкой) она принялась орать, чтобы все сейчас валили назад, на улицу, и возвращались в Зыборк, потому что ее это уже достало.

Никто ее не послушался, а Улька, ее сестра, отвела в сторону и напоила водкой. Потом Аська уже только полубессознательно раскачивалась под включенных на всю громкость «Alice in Chains», чтобы в конце концов сползти на пол и пару следующих часов проспать в углу у печки, прикрывшись покрывалом с дивана.

Я не помню, в какой момент на дачу приехала еще одна партия гостей, а во дворе появилось несколько человек, груженных бутылками – среди них я, искренне удивленный, приметил Ярецкого, Каролину и молодого Берната, который из толстого, раздражающего, веснушчатого ребенка превратился в большую жирную свинью с жиденькими рыжими волосами, собранными с помощью геля в мастерский ирокез.

Помню, что когда они вошли, молодой Бернат с порога крикнул:

– Мы, сука, приехали на моей фуре, вижу, вы тут оттягиваетесь, ну-ка, дайте нам что приличного! Быстро, быстро!

– И чего такого приличного мне тебе дать? – спросил Быль, пока Каролина с легким отвращением пыталась найти место, чтобы присесть. Смотрела на всех, словно мы были сделаны из дерьма.

– Ну, такого, что у тебя есть, Травник, сука, ты ведь знаешь, что у тебя есть, мне что, самому говорить? – Бернат вытащил из синей спортивной сумки «Найк» новые бутылки водки, виски и вина, на которые у нас бы не хватило денег, даже начни мы приторговывать органами, и поставил их на столике, создав что-то вроде роскошного бара.

И, кажется, именно тогда Трупак, который ненавидел молодого Берната и всюду повторял, что когда-нибудь «пробьет этому ебаному жирдяю в грудак», отвел меня в сторону и сказал, чтобы мы прошлись, как он это назвал, побазлать. Мы пошли на зады дачи, на помост к озеру, закурили там по горькой русской сигарете «монте-карло». (Трупак как-то был на выезде во Франции и сделал себе снимок в Монте-Карло, под главным казино: как стоит с пачкой сигарет «монте-карло», и был этим чрезвычайно горд.) И, кажется, тогда он впервые в жизни сказал что-то серьезное.

– Это охеренная девушка, береги ее. Береги ее, говорю, таких легко потерять.

– У тебя ведь и девушки никогда не было, откуда тебе о таком знать? – ответил я.

– И что с того?! – рявкнул он обиженно, потому что и правду девушки у него пока не было, а те, на кого он рассчитывал, гоняли его ссаными тряпками (хотя очень скоро он познакомится с некоей Агнешкой, которая станет матерью трех его детей).

– Ну, не знаю, может, и ничего с того, может, ты и прав, – ответил я.

– Ты говоришь так, словно бы она тебе до жопы, – сказал Трупак. – Будь у меня такая девушка, она не была бы мне до жопы. Я бы следил, чтобы она оставалась со мной до конца жизни. Все эти дачки, которые тут стоят, вот клянусь, я бы расставил для нее в одно такое большое сердце.

– И с каких это пор ты стал таким романтичным, Трупак? – спросил я удивленно.

Впрочем Трупак, несмотря на увлечение порнушкой, «Фоллаутом» и «Iron Maiden», чью полную дискографию он имел на пиратских кассетах, был и правда довольно романтичен – всегда расплывался, слушая какие-нибудь отвратительные, абортивные штуки типа «Автобиографии» либо «Отеля Калифорния»; некогда он мечтал, что стюнингует какой-нибудь «фиат» так, чтобы на нем удалось проехать по всем Соединенным Штатам. В этой мечте нашлось место и для меня – я ведь, в конце концов, был его лучшим другом.

– Просто это классно, – ответил он. – Думаю, что это офигенно. Оно стоит такого.

Кажется, мы говорили еще с минутку, не больше, но судя по тому, что мы застали, вернувшись, это был разговор на час-полтора; Трупак раздражал меня, как никто другой, но именно с ним я мог говорить дольше всего и на огромное число тем. Не помню, о чем мы болтали тогда; может, снова представляли себе нашу поездку по Штатам, а может – скорее всего – говорили о Дарье, и я рассказывал ему, как оно: заниматься сексом, как Дарья выглядит голой, какое это чувство, когда в нее входишь – и всякое такое; ему я наверняка мог рассказывать такие вещи. Только с перспективы минувшего времени я думаю, что ему тогда наверняка стало обидно, потому что он-то все еще оставался яростным приятелем правой руки. (Это изменила Аська где-то через пару месяцев.)

Снова входя на дачу, мы наткнулись на Каролину: та сидела на ступенях, покуривая сигарету, глядя перед собой – и я доныне помню, что она ничего не говорила, но тихонько плакала, и в этом плаче была словно сжатый кулак, словно воткнутый в эти ступени очень острый предмет, и из-за ее красоты я вдруг, на ровном месте, поймал икоту.

(Через много лет мне было скучно, и я принялся искать ее на Фейсбуке и, как ни странно, нашел: живущую в Италии под фамилией Фабуччио, жену и мать детей полного и печального итальянца, все еще некоторым образом красивую, хотя и выглядящую на сорок с небольшим. Мы добавили друг друга в друзья, но никогда не обменялись ни единым сообщением. Хотя, наверное, стоило бы – имея в виду то, что случилось позже.)

– Что, сука, смотришь? – спросила она, даже не глядя на нас, и Трупак сразу спрятался внутри дачи, закрыв за собой дверь. Я остался с ней наедине.

– Сорри. Я не хотел. Надо тебе что? – спросил я.

– Чтобы ты отвалил нахер? – ответила она вопросом на вопрос. Меня это не удивило. Всегда чувствовал, что она считает меня дерьмом.

– Ну, тогда пока, – ответил я и шагнул к двери, но Каролина развернулась ко мне и сказала:

– Можешь дать мне глоток пива.

Я дал ей целую банку, которую держал тогда в руке. Она отпила глоток. Посмотрела на меня, а когда сделала это, мои внутренности словно сжал огромный кулак. Может, из-за самого факта, что она впервые взглянула мне в глаза.

– Спасибки, – сказала она.

– О'кей, – еле выдавил я, так горло перехватило – будто осу проглотил.

– И сорри, – добавила она.