Велика Седая степь, сиротский князь. Больше стократ, чем все ваши Княжества. Многие племена правят в степях, но главным станет тот, кто дойдёт до края земли. И я пока что дошёл дальше остальных тхенов, так что останавливаться мне нельзя.

Издревле у тхенов был занятный обычай: враги, заключавшие зыбкое перемирие, обменивались своими сыновьями. Если тхен задумывал напасть на лагерь другого, то знал, что в битве может погибнуть и его родной сын. Мальчики, воспитанные во вражеских шатрах как родные, вырастали верными обоим семьям и никогда не забывали о своей связи с двумя племенами разом: родным и приёмным.

Да, тебе это может показаться странным, но я рассудил, что вам, княженцам, такой обычай просто необходим. Жаль, сына у тебя не нашлось, не нажил, и сам, наверное, сейчас жалеешь. А может, и радуешься после моего письма.

Обычно мальчишек передавали сами тхены, но частенько их пленяли против воли. Это достаточно действенный способ, особенно когда между тхенами нет доверия. Враг задумывает нападение, выстраивает войска, выбирает лучшее время… И вдруг обнаруживает, что его сын и наследник куда-то пропал. Чуть позже ему доносят, что соседний тхен, тот самый, против которого должно было выдвинуться войско, взял себе наследника на воспитание. Начнётся ли тогда война? О нет, сиротский князь. Конечно же нет.

Господин Дорог – или как вы называете того, кто заправляет путями и судьбами? – сплёл тропки. Мою и твоего гонца. Вернее, никак не воспрепятствовал тому, чтобы мои люди его нашли. Станешь ты теперь так же почитать Господина Дорог, как прежде?

Огарёк тебе не сын, ясное дело – слишком взрослый, да и кровь в нём, очевидно, не твоя. Но связь между вами, очевидно, самая крепкая, какая может быть между двумя людьми. Он цел, не беспокойся. Пока что цел. Не пойми меня неправильно, я не стал доверять тебе меньше, просто хочу увериться, что ты сдержишь своё обещание. Я ведь сдержал своё и помог тебе изгнать войско Царства.

Советую тебе подготовить другого гонца. С Огарьком всё будет хорошо, если ты будешь делать всё то, о чём мы договаривались. Я не питаю надежд воспитать его преданным себе – он уже в том возрасте, в каком юноши не перевоспитываются, только крепнут и становятся сильными мужчинами. Я делаю это только для мира между нами. Стоит ли отмечать, что любая твоя попытка выкрасть пленника обернётся для него большими неприятностями?..

Теперь ты можешь разослать гонцов другим князьям и предупредить, что не стоит противиться моим людям в Княжествах. Потому что у тебя больше нет выбора, мой друг сиротский князь. Я зло скомкал письмо. Если до того я хотел только, чтоб Огарёк вновь был со мной, то сейчас добавилось новое желание: убить тхена Алдара.

Я оставил Рудо с Шаньгой, накинул плащ и стрелой вылетел во двор, на ходу крикнув, чтобы седлали коня. И в груди, и в горле терзало, горело, отдаваясь солёным привкусом во рту и боем в голове.

– В моей опочивальне медведь. Позаботься о нём, – попросил я веснушчатого сына псаря. Мальчишка кивнул и со всех ног кинулся в терем.

Я вскочил на коня и помчался через Горвень. Казалось, разорвусь от ярости, если останусь на месте, воспламенюсь и сам себя изгрызу. Ярость моя была острой, больной, пылающей – такой, что хватило бы на целое войско. И конь подо мной понимал мой настрой: мне не приходилось стегать его, он сам скакал так резво, что весь город мы проскочили в считанные минуты.

Что я хотел? Куда гнал жеребца? Сам не знал. Пока мчался по морозу, понял сразу несколько вещей. Самым мерзким было то, что я ничего не мог сделать для Огарька – ровным счётом ничего. Нельзя было прискакать к тхену и потребовать выдать пленного: степняки тотчас схватили бы меня самого, а для Княжеств это означало бы войну. Я не мог убить Алдара, как бы мне ни хотелось – не сейчас, по крайней мере. Хитрый степняк выводил меня из себя, бил по самому больному, кусал и отпрыгивал в сторону, смотрел, как я отвечу. Меня осенило: вот почему Рудо так волновался на свадьбе тхенова сынка! Чуял Огарька и Шаньгу, а я, дурак, не заподозрил ничего.

Даже если отправить стрелецкий отряд, степняки заметят и убьют бойцов или, что ещё хуже – могут что-то сделать с Огарьком, чтобы проучить меня. Разговоры тоже были бы впустую: я не смог бы спокойно беседовать с Алдаром, раскроил бы ему горло в первый момент встречи. Выдержкой и хладнокровием я похвастаться никогда не мог.

Снег из-под копыт коня колючей взвесью летел перед нами, кидался в глаза и попадал за шиворот. Постепенно пожар гнева в моём сердце начал успокаиваться, превращаясь в тлеющие угли. Шаньга жив, тхен сам его отпустил. И Огарёк тоже. В письме не было прямых угроз, напротив, Алдар писал об обычае обмена пленными для сохранения мира. Вероятно, он желал для своего племени лучшего и боялся войны с Княжествами. Быть может, он правда думал, что это – хороший способ держать в узде мой вспыльчивый нрав. Никто не хочет войны с князем-чудовищем, князем-волхвом, а в глазах степняков пленение может выглядеть вполне уместным и подходящим способом поддержания мира.

Конечно, тут могло быть и другое: тхен мог связать меня по рукам и ногам, зная, что я сделаю всё, лишь бы с Огарьком ничего плохого не случилось. Мог связать меня, стреножить, а сам – делать в Холмолесском всё, что ему заблагорассудится.

Нет, я должен был найти такое решение, которое позволило бы освободить Огарька и не развязать войну между моим княжеством и степняками.

И тут же пришла другая мысль: «Почему я, собственно, должен избегать войны? Да, жаль людей, которые погибли бы из-за нашей ссоры, но разве это я приблизился к чужим землям и потребовал для себя особых условий? Судя по тому, что ответил тхен, когда я предложил ему объединиться против Царства, он запросто мог сменить союзника, когда ему покажется выгодно».

Я погнал коня к Топоричку – маленькому городку к востоку от Горвеня. Пять зим назад именно в Топоричке я впервые встретил Огарька: тот был совсем ещё мальчишкой, промышлял воровством и попался. Местные тогда взъярились настолько, что из-за несчастной украденной курицы были готовы заживо сжечь мальчишку, но в итоге сделали только то, что и принято делать с ворами: отрубили ему большой палец на левой ноге, по неосторожности отхватив два пальца и часть стопы. С тех пор Огарёк хромал, пусть со временем и научился скрывать своё увечье, но всё равно предпочитал передвигаться верхом. Его, вероятно, оскорблял этот изъян, который каждому незнакомцу мог рассказать об ошибках его юности, но я находил в хромоте Огарька своё очарование. В ту первую встречу я спас его от смерти, но даже не предполагал, как прочно зеленокожий мальчишка войдёт в мою жизнь.