Вяземцеву это понравилось:

— Ишь бычок!.. — А Козыреву он крикнул сердито: — Стыдитесь, лейтенант, возьмите себя в руки!

В этот момент из белого, как раскаленное железо, по первому ощущению прозрачного, а на самом деле непробиваемого взглядом неба смешно вывалился неуклюжий, но легкий, словно из спичечных коробков слепленный, самолет, весь сквозной, как велосипед, подвешенный к скобе на террасе. Плюхнувшись с треском на траву, он покатился, ловко увертываясь от воронок.

Пропеллер еще вертелся, со свистом наматывая на себя воздушные нити, а Вяземцев, Козырев и Андрюшка, как мальчишки, взявшись за руки, подбежали к самолету.

Летчик выглянул из кабины, подсунул тыльной частью ладони очки на лоб.

— Слушай, парень, где штаб тридцать третьего корпуса? — спросил он Андрея, не здороваясь, с будничной деловитостью, словно шли маневры. — Понимаешь, срочный пакет из штаба армии. Понимаешь, рыскал по степи — ни одного ориентира!

— Хватился! — На коменданта напал душу рвущий смех. И, видя, что летчик искренне огорчился, он крикнул: — Господи, да не здесь же!

— Может, слышал от кого?

— От кого я услышу?! Идиот! Трое суток сидел один, чтоб с ума не сойти, читал вслух «Евгения Онегина»! — И с комическими ужимками продекламировал: — «Я вам пишу, чего же боле…»

— Подожди, Андрюшка! — Вяземцев властно отодвинул его в сторону и лаконично, но убедительно сказал, что корпус разбит, а штаб, вернее — остатки штаба дня три назад передислоцировались в низовье реки.

Летчик протяжно свистнул.

— Почему же в штабе не знают?

— Потому что потому, получается на «у»! — хихикнул Козырев.

Ему показалось, что Вяземцев то и дело пристально поглядывал на второе — пустое пока — кресло в кабине самолета и что-то прикидывал в уме.

«Вот сейчас оседлает кресло и умчится за реку, бросив нас на произвол судьбы…»

Ясность в положение внес неунывающий Андрюшка:

— Спирту хочешь?

— Угости! — И летчик выпрыгнул из кабины.

Раскинув в балке «скатерть-самобранку», Андрюшка с изысканным поклоном пригласил гостя, но первую стопку все-таки налил не ему, а себе — нельзя ж, сами посудите, отказаться от компании.

— Что мне делать? — закусывая шоколадом, размышлял летчик. — Понимаешь, сам начальник штаба вручил пакет, велел не возвращаться, если не найду комкора. «Ценою жизни…» Цена-то недорогая, а зазря помирать не хочется, — дернул он краем рта. — Добро бы в бою!..

— А как на переправе? — Козырев спросил о том, что неотступно его терзало.

— Какая переправа! — Летчик отмахнулся. — Километров за семьдесят немецкие танки чешут. К Волге рвутся. Неизвестно, найду ли на старом месте штаб.

Вяземцев пил в очередь, стопку за стопкой, но не спускавшему с него глаз Козыреву было ясно, что капитана допекает какой-то искус.

«Убежит, обязательно убежит! А как его остановишь? Действительно, и по званию и по должности он выше. У-у-у!..» И Козырев отвернулся.

— Так вот что, — негромко сказал Вяземцев и жестом показал Андрюшке, что пора убрать бутылку.

Тот надул губы, но подчинился.

— Так вот что, — повторил капитан, — тебе на пакете я напишу, что комкор, если жив, находится там-то… И пришлепну печать своего отдела. — Он показал на нагрудный карман гимнастерки. — Значит, никаких претензий…

— Что ж, это выход! — И летчик, отняв у стоявшего рядом Андрея бутылку, хлебнул из горлышка.

— Хватит! — повысил голос Вяземцев. — Нажрешься и заплутаешься.

— Я из полярников, мы там спиртом держались.

— Так вот что, — продолжал капитан строго, — у тебя в кабине свободное место…

— Пожалуйста, — с небрежностью столичного таксиста предложил летчик.

Андрей визгливо засмеялся и издали подразнил летчика бутылкой.

«Начинается!..» Сердце Козырева загремело набатным колоколом.

— Мне — нельзя.

Взволнованный Козырев не оценил величия этого поступка.

— Коменданту?.. — Летчик потянулся за бутылкой, но Андрюшка вовремя отскочил.

— И ему нельзя. И лейтенанту нельзя! — Вяземцев ткнул пальцем в Козырева. — Хотя в нормальных условиях я б его откомандировал: неустойчив.

На Андрюшку приговор Вяземцева не произвел никакого впечатления: прыгал, смеясь, дразнил летчика бутылкой, но Козырев уткнулся лицом в траву.

— Увезешь в штаб армии сейф, — сказал Вяземцев без нажима.

— Сейф? Какой сейф? Кому там нужен сейф? — не понял летчик.

— Он нужен, — веско сказал капитан.

— Да не слушай ты его! — Козырева так и колотило.

Кожа на лице Вяземцева напряглась, и резко выступили надбровные дуги.

— Пойдем! — И, вскочив, капитан с неожиданно пробудившейся силой поднял за шиворот Козырева. — Пошли! — крикнул Вяземцев летчику и Андрюшке.

Детская колясочка стояла, за ящиками, и на нее было странно и страшно смотреть — до того нелепо выглядела на фоне штабелей авиационных бомб хрупкая, уютная, как бы хранящая в себе нежность и покой спавшего еще так недавно в ней ребенка.

— Ах, так! — задыхаясь, кричал Вяземцев; вот когда он потерял власть над собою. — Глядите! — И сорвал, швырнул прочь шинель.

На дверце сейфа у замка темнели расплывчатые, будто сургучные, пятна.

— Ну, чего особенного? Обычная ржавь. И какое это имеет значение! — Козырев пожал плечами.

— Ах, ржавь! Это не ржавчина — это кровь моего кореша Васьки… Василия Митрофановича Савельева. Фашистские парашютисты напали на штаб. До последнего патрона Савельев отстреливался!

— А ты?

— А я собрал обозников, телефонистов, писарей и контратаковал! Отбил сейф и тело Василия Митрофановича.

Он сделал шаг, но нервное оцепенение сковало Козырева, и он не отступил, зато, переглянувшись, отскочили летчик и Андрюшка.

— Давай, взяли! — скомандовал капитан уже ровным, но внутренне клокочущим голосом.

С доводящей Козырева до исступления методичностью Вяземцев документально оформил передачу сейфа; он так и выразился: «Документально оформить…» Взял расписку, снял с шеи висевшие на цепочке, как ладанка, ключи, отдал летчику, наказав передать все в сохранности какому-то Евгению Борисовичу.

— Если он, конечно, еще живой…

— Утром был жив, а теперь не ручаюсь, — сказал летчик.

— Ты там все-таки скажи кому следует: так, мол, и так, лейтенант Андрей Скляренко, — в самый последний момент не выдержал комендант. — Пусть меня забирают отсюда.

— Я тебя уже забрал в партизанский отряд, — обрадовал его капитан. — И не рыпайся!

— Мне-то что!.. Как говорится, солдат спит, а служба идет! — В глазах Андрюшки опять заплясали смешливые огоньки.

А Козыреву показалось, что в его глазах — сумасшедшинка.

Самолет улетел, и всем взгрустнулось, даже Вяземцев примолк, хотя и держался с прежним достоинством.

Оборвалась последняя ниточка, пусть паутинка, связывающая их с армией, с привычным военным укладом, с друзьями, семьями. Как-то сложится их судьба?..

Комендант и Козырев обменялись глубокомысленными взглядами, но капитан перехватил их сговор и пригрозил:

— Ни капли без моего разрешения.

— Позвольте, что за тон, хозяин-то аэродромного имущества я! — выкатил грудь колесом Андрюшка.

— Ты был им, а теперь перешел в мое распоряжение, — осадил его Вяземцев скрипучим тенорком; когда он так говорил, то создавалось впечатление, что при каждом слове