Т

POVЯнка

Тем же вечером мы сидели в беседке на заднем дворе нашего дома, ели пиццу и аккуратно налаживали отношения, по маленькому шажку, по чуть-чуть приближаясь друг к другу.

Родители сегодня к нам не лезли, сославшись на какие-то свои планы, но я подозревала, что они просто не хотели вмешиваться и тихо радовались, что их дети, наконец, пробуют нормально общаться. Мне даже казалось, что пару раз я видела, как дергались шторы в окне, будто за ними кто-то прятался, исподтишка наблюдая за нами.

Пусть смотрят. Ничего неприличного мы не делаем. Просто мирно разговариваем. Даже странно.

— Я все-таки предлагаю куда-нибудь сходить, — Макс снова пытался меня пригласить, — не хочешь на свидание, давай просто погуляем.

У меня просто отвалятся ноги, если я с ним пойду. Такая слабость в них постоянно, что проще сидеть, когда он рядом.

— Например, завтра.

— Завтра я не могу. У меня репетитор, до самого вечера.

— Тебе говорили, что ты ненормальная? Зачем тебе столько занятий? Самой умной хочешь стать?

— А тебе не говорили, что ты раздолбай? И что к экзаменам надо дополнительно готовиться?

— Да, мамка что-то такое вещала. Я особо не вслушивался.

— Мог бы тоже походить, позаниматься дополнительно.

— Да вот еще, — отмахнулся он и, глянув свысока, сказал, — я и так гений.

Да, тот еще гений. Я не сдержала усмешки.

— Я не понял, кто-то сомневается в моей гениальности? — наигранно рассердился он.

— Не-не, что ты. Не сомневаюсь, и даже чуточку восхищаюсь.

— То-то же.

— В общем, гений, завтра у меня не получится. Давай послезавтра?

— После завтра у меня никак — тренировка. Скоро следующий матч. После-после завтра?

— Репетитор.

Так мы и сидели, перебирая варианты, пока не сошлись на единственно возможном — в следующее воскресенье.

— Как-то неправильно мы с тобой живем. Не хватает времени на главное.

Мне приятно, что главным он считает то, что происходило, между нами.

— Все, готовься, Белка. Ждет тебя что-то поразительное. Буду производить на тебя сногсшибательное впечатление.

О том, что впечатление он произвел давным-давно, я умолчала. В противном случае пришлось бы рассказывать про то, как я мечтала четвертовать его все эти месяцы, а мы ведь только начали мириться.

— Сомневаюсь, дорогой Максимка, что тебе удастся меня удивить. Предупреждаю сразу. К цветам равнодушна, к бусикам тоже. На задний ряд в кино с тобой не пойду. Второй раз фокус с мороженым не прокатит.

— По все фронтам обложила, — обиженно пробухтел он.

— Сдаешься?

— Как бы не так.

Я была благодарна за то, что Макс вел себя как вполне адекватный парень, не тянул ко мне руки, не делал никаких непристойных намеков и предложений. Хватало того, что у меня самой за ребрами бурлил странный коктейль из любопытства, страха и…навязчивого желания смотреть на его губы. Казалось, чиркни спичкой, и все это внутри меня взорвется, забрызгав своими ошмётками все вокруг.

— Ну так что, дорогой братец? Чем еще удивлять будешь?

— Я так полагаю, на пирожок из столовой ты не купишься? — грустно спросил он.

— Нет, — мне смешно.

— А на красивый блокнотик? С котятками и авокадо?

— Нет.

— Даже если ручку свою отдам? Или мой фирменный карандаш, — вспомнил про тот огрызок, которым пользовался на уроках.

— Карандаш — это заманчиво, но нет.

— На воздушные шарики?

— Ты меня за глупую девочку принимаешь?

— Да. То есть нет. Просто… Блин, — Макс обреченно поднял взгляд к небу.

— Так да или нет?

— Да! Я общаюсь с тобой, как с маленькой девочкой.

Обида кольнула под ребра так остро, что сбилось дыхание, но сказать я ничего не успела, потому что Ершов продолжил:

— И поверь, Ян, это гораздо лучше, чем если бы я порол все то, о чем думаю на самом деле.

— О чем же ты думаешь?

— О том, что мне хочется усадить тебя к себе на колени, стащить эту дурацкую резинку с головы, зарыться рукой в волосы и поцеловать, — тихо сказал Ершов.

Вот и кончилось наше спокойствие. Сердце сократилось, бросая в лицо кипящую кровь, в животе тугим кольцом свернулись колючие, но обжигающе-сладкие змеи.

— Так что радуйся, что я сижу тут и, как примерный мальчик, рассуждаю о пирожках с котятками, — проворчал он, будто смутившись своей собственной откровенности.

Я даже забыла, что хотела до этого сказать. Просто раз и белый шум в голове, и ничего кроме навязчивых образов, озвученных Максом.

Не удержалась. Все-таки посмотрела на его губы.

Я все еще помню их вкус. Помню, что они мягкие и одновременно жесткие, требовательные.

— Рискуешь, — в его голосе проявилась едва уловимая хрипотца.

— Я ничего не делаю! — возмутилась я, а глаза сами снова скользили по его лицу. По заклеенной брови, синяку, во всей красе расцветшему вокруг глаза. Красивый, несмотря ни на что. Снова вернулась по губам.

— Нарываешься!

Знаю.

Прежде чем поняла, что делаю, протянула руку и поправила черную взъерошенную челку, лезущую ему в глаза. Ершов замер, настороженно наблюдая за мной. Мне кажется, я слышала, как бьется сердце у него в груди. Или это мое громыхает так, что перекрывает треск ночных сверчков?

Он перехватил мою руку за миг до того, как я ее убрала.

— Родители, — сдавленно произнесла я, — наблюдают за нами.

Он нахмурился, упрямо поджал губы, но все-таки отпустил.

Я расстегнула тонкие ремешки на сандалиях, подобрала к себе ноги, и обхватив их руками, уткнулась лбом в колени. Надо было отдышаться, спрятаться, как-то вернуть потекшие мозги на место.

Макс тоже молчал, угрюмо рассматривая темные силуэты деревьев.

— Если серьезно, то у меня для тебя кое-что все-таки есть, — он полез в карман джинсов. Достал оттуда что-то маленькое и протянул мне на раскрытой ладони, — не знаю, важно ли это, но вот.