Она посылает девку-служанку опять. Дежурной приходит и говорит: «Иван-царевич, не продажна ли у тебя бутылочка?» — «Не продажна, а заветна». — «Какой у тебя завет?» — «Завет у меня — по пуп тела посмотреть два часа». — Она на тем решила, щто расковать, привести смотреть его (не выхватит, говорит, он у меня, ведь). Приводят его; она открывает платье, и он просмотрел два часа. Два часа проходит, тело она закрывает, бутылочку у его отбирает; приказала его свести опять в тюремной замок.

В третей раз трёхгорлую бутылку оттыкает, махнул в ту сторону и другую, — вышло царство ешшо лучше того, пошло имя́ угошшенье. Напились, наелись, зашумели, про́гнали дежурных: «Если вы не уйдете, вас всех перебьем и тюремной замок раскатаем!» — Один дежурной прибежал с докладом, што богатыри разгулялись: из бутылки Ивана-царевича вышло царство ещо лучше того.

Она посылает девку-служанку опять: «Што он просит?» — «Не продажна, а заветна». — «Какой у тебя завет?» — «Пушшай жо она в своих комнатах поставит две кровати вместо, и мы с ей лягем на кровати, штобы она никакие речи не могла говорить со мной, не худые, не добрые (а лежать на разныех кроватях); затем вместе. Если я буду говорить, то она мне голову сказнит, а если она будет говорить, то с ей голову снять!» — Согласилась.

Пошол из тюремного замку, наказал своими богатырями: «В полночь вырвитесь, придите и кричите: ура! ура! взяли, взяли!» — Приходит, лёжится с ей на разные постели и договорился, штобы отнюдь никакие речи не говорить: не худые, не добрые. И отворотился от её и лежит, уснул крепко, не разговариват. Елена Прекрасная умом своим думает: «и поговорила бы я с ним, да нельзя говорить!» Помаялась и уснула крепко. Около полуночи вырвались десять ухорезов, приходят и закричали враз: «Ура! ура! взяли! взяли!» — Она испужалась этого шуму, соскочила с кровати, закричела.

Иван-царевич схватил её за волосы, замахнулся на неё саблей, хотел с ее голову снести. Она сказала: «Иван-царевич, не ссеки мою голову, я добровольно за тебя замуж пойду!» — «Ладно, хорошо!» — До утра доживают; съездили оне, повенчались; пошла у них пировка после етого. Когда он повенчался, пожалел етех богатырей, выпустил их на волю, напоил их, водкой.

Живёт с ей месяц и два этак; обжился́; домой етак не торопится. Она ему и говорит: «Иван-царевич, везде ты ходи, вот в этот подвал не ходи и не гляди!» — «Ладно», говорит. — Она ушла в сад в разгу́лку; он идет по двору, до етого подвала доходит. — «Што такое? все таки я потгляжу, ничего не сделается мне!» — Отворяет этот подвал. Стоит старичок на огненной доске. И так он старика сужале́л: «Ах, дедушка, тошно тебе стоять на огненной доске!» — Сказал старик: «Если, молодец, ты меня спустишь с доски, я тебе два века ешо приба́влю! (ты будешь жить три века)».

Иван-царевич сужалел, обо́рвал у его цепи, вывёл старика из этой конюшни. Старик ударился об землю, поддел Елену Прекрасную из саду и увёз. Иван-царевич ждал несколько суток, дён до пяти, — нет Елены Прекрасной (думат, што в гости она отправилась).

Иван-царевич поймал себе коня, поехал на розыски — искать Елену Прекрасную. Поехал по дикому месту, натака́лся на Елену Прекрасную в таком доме ее. Елена Прекрасная сплакала — стретила его. — «Ну, я тебе говорила! нашто ты его спустил? Пушай он догорал бы, старой пес!» — Тогда хозяина дома не было; посадил Иван-царевич Елену Прекрасную, повёз он ее в своё государство опять домой. Приезжает старичок домой, походил по комнатами, нигде нет (Елены Прекрасной).

Приходит в конюшню к своёму коню. — «А што, конь, гость был?» — Конь сказал: «Был». — «Елену Прекрасную увез?» — «Увез». — «А скоро ли можем ее догнать?» — «Двои сутки попируем, — тожно́ догоним!» — На третьи сутки сял на коня, однем миго́м его догнал, не допустил до царства. — «Стой, Иван-церевич! Нарушил бы я тебя, да слово переменить не хочу своё: век ты свой прожил, ешо тебе два века жить!» — Ссадил Елену Прекрасную и увез домой.

Иван-царевич потужил-потужил, пожил у ей в государстве, выбрал себе коня получше, поехал опять за ей. Приезжает к ей в дом, его опять дома нет. Посадил Елену Прекрасную, повез домой. Не через до́лго время прибыл этот хозяин, дома пога́ркал, потом к коню своему приходит. — «А што, конь, гость был?» — «Был и Елену Прекрасную увез». — «А скоро ли мы можем ее догнать?» — «Суточки попируем, да догоним». — На другие сутки сял он на коня. Догнал: «Ешо тебе век один жить!» — Ссадил Елену Прекрасную и увёз домой.

Бросил етого коня Иван-царевич, отправился ешо счастья искать, не поехал к ей в государство. Ночным быто́м нечаянно приходит к етакой избушке: избушка стоит на козьих ножках, на бараньих рожках, повёртыватся. — «Ну, избушка, стань по-старому, как мать поставила — к лесу задо́м ко мне передо́м». — Зашол в эту избушку.

В етой избушке живёт Яга-яги́шна: «Фу-фу, русского духу слыхо́м не слыхать, и видом не видать, а русской дух ко мне пришол — человек не простой, а Иван-царевич! Куды жо ты, Иван-царевич, пошол?» — «Я пошол себе счастья искать!» — «Наложу я на тебя три дни службу: через три дни я тебе — чё тебе поглянётся, то и дам!» — Согласился Иван-царевич трое сутки прослужить.

Поутру она дала ему десять кобылиц, одиннадцатого жеребца, пасти. Он их спутал на долину и пасёт. «Куды они уйдут? — Некуды уйти!» А сам лег спать. Солнышко на́закать,— проснулся Иван-царевич, видит: кобыл нигде нету. Искал много время и не может их найти.

«Кабы мне на это время зятя Воробья: он бы помогну́л моему горю!» — А Воробей все равно как тут и был. — «Ах, Иван-царевич, потерял своих кобыл». — Воробей ударился об землю, сделался жеребцом, начал кобыл искать. Нашол, начал легать и кусать, при́гнал их. — «Ну, теперь, Иван-царевич, гони!» — При́гнал Иван-царевич, сдал их Яге-яги́шне.

Переночевал потом ночь. Поутру она ему дает десять гуси́х, одиннадцатого гусака, пасти. До вечера доспа́л, потерял гусей, не может найти. — «Кабы мне на эту пору зятя Воробья: он помогнул бы моему горю!» — Воробей тут и был.