Предостережение Стрижевского еще звучало у Аллы в ушах, когда она в шутку спросила: «Рудик, ты спать собираешься?» Но Нуреев сказал ей, что они с Кларой решили погулять. И они расстались, посмеиваясь и прекрасно понимая, что никто из них даже не подумает ложиться спать.

Вдохновленный перспективой танцевать в Лондоне, Нуреев все сильнее ощущал печаль из-за скорой разлуки с Парижем. Они долго бродили с Кларой по набережным правобережья Сены – Рудольфу не хотелось идти в отель. «Он все время говорил, как прекрасен Париж и как ему грустно оттого, что он, возможно, видит его в последний раз».

Когда они подошли к гостинице «Модерн», перед ней уже стоял знакомый синий автобус, и ближайшие кафе медленно просыпались. Пытаясь подбодрить и себя, и своего спутника перед разлукой, Клара напомнила Рудольфу, что они с Пьером и Клер решили приехать на несколько дней в Лондон, чтобы посмотреть на него. «Да, – ответил Рудольф, – только это будет уже не то, потому что Париж, и правда, волшебный».

Не успел Рудольф войти в свой номер, как зазвонил телефон. «Можно я приеду проводить тебя в аэропорт?» – спросил Пьер Лакотт. «Если хочешь, – ответил Рудольф, – только я не знаю, смогу ли я с тобой пообщаться». Он едва успел упаковать свои вещи до посадки в автобус. До Ле Бурже, небольшого аэропорта в южном пригороде Парижа, ехать было полчаса. В дороге администратор труппы, Грузинский, вдруг начал раздавать билеты на самолет в Лондон. Так обычно не делали, билеты на руки артистам никогда не выдавались. Но в тот момент Рудольф не придал этому значения. А вот когда Грузинский безо всяких объяснений попросил артистов сдать билеты при прохождении таможенного контроля, это уже выглядело бессмыслицей. И в этот момент Рудольфа осенило: это связано с ним! Должно что-то произойти! Но что именно, он еще не понял. Быстрое переглядывание коллег тоже не укрылось от его глаз. Рудольф нехотя вернул свой билет Грузинскому.

Осмотрев зал вылета, он не заметил ничего подозрительного. Сергеев с Дудинской пили кофе в баре. Танцовщики слонялись туда-сюда, ожидая посадки на самолет компании «Бритиш юропиан эйрвейс», вылетавший в Лондон в 11.30. Стрижевский, Грузинский и Коркин стояли в дверях, снова раздавая артистам билеты и направляя их поочередно в самолет. Багаж, включая вещи Рудольфа, уже погрузили. И, насколько он мог судить, все было в порядке.

Проводить труппу Кировского в аэропорт приехали поклонники, танцовщики Парижской оперы и журналисты. Выхватив глазами среди них Лакотта и его приятеля Жан-Пьера Боннфу, Рудольф подошел к ним. Пьер сказал, что надеялся привезти с собой Клару, но девушка не поехала, сославшись на сильную усталость. В этот момент к Лакотту подошли Сергеев с Дудинской и поинтересовались, полетит ли он в Лондон посмотреть выступление труппы. «Обязательно. Я хочу увидеть Рудольфа в “Жизели”, – ответил Лакотт. «Может быть, выпьем?» – предложили они, и вся группа направилась в бар.

Улучив момент, когда Лакотт отвернулся переброситься словами с Боннфу, Сергеев заявил Рудольфу: ему нужно с ним поговорить наедине. Все это время Сергеев улыбался, чтобы не возбудить подозрений у доброжелателей Нуреева.

«Рудик, ты с нами сейчас не поедешь, – сказал ему Сергеев. Лицо Рудольфа стало пепельно-серым. – Мы только что получили телеграмму из Москвы, – продолжал Сергеев, – о том, что ты должен танцевать завтра в Кремле. – Кроме того, они только что узнали, что заболела мать Рудольфа. – Сейчас мы оставляем тебя, а ты сядешь на “Ту”, который вылетает через два часа – в Москву».

Нуреев сразу понял: его карьере конец. «Я отлично понимаю, о каком концерте вы говорите», – вскричал он. «Нет, нет, ты присоединишься к нам в Лондоне через пару дней», – начал уверять его Сергеев. Но Рудольф уже знал цену пустым обещаниям. Сердце когтями стиснуло отчаяние: его не только никогда больше не выпустят за границу, но и могут отослать обратно в Уфу. Или, хуже того, на какую-нибудь северную окраину, где он будет томиться в забвении. Нурееву хотелось покончить с собой. Скользнув взглядом по зоне посадки, он заметил Сергеева, переговаривавшегося о чем-то с Коркиным. Это они виноваты в его неожиданном отзыве в Москву!

«Меня высылают обратно в Москву, – торопливо шепнул Рудольф Лакотту. – Я не еду в Лондон. Для меня все пропало. Меня отправят в захудалую провинциальную труппу, и на этом моя карьера закончится. Помоги, помоги мне, я хочу остаться!» С этими словами Рудольф достал серебряный ножичек, который Лакотт подарил ему в качестве сувенира на прощанье. «Если ты мне не поможешь, я себя убью!» – весь дрожа, пробормотал танцовщик.

Лакотт схватил переводчика и бросился к Сергееву. «Если вы отправляете Рудольфа назад из-за того, что он общался со мной и моими друзьями, то уверяю вас – он не говорил ничего плохого ни о вас, ни о своей стране. Мы разговаривали только о танце. Я подпишу все, что угодно. Пожалуйста, не наказывайте его!»

Взмахом руки Сергеев перебил Лакотта: «Его никто не наказывает. И с вами это не связано. Его мать больна, и ему надо вернуться на несколько дней, а потом он снова присоединится к нам в Лондоне, вот увидите».

Лакотт не знал, кому верить. Вокруг уже начали кружить агенты КГБ, и Лакотт почувствовал себя беспомощным: он ничего не мог сделать. Он передал слова Сергеева Рудольфу. Тот заметался, на глазах выступили слезы. «Не слушай их. Все кончено. Ты должен мне помочь!» – взмолился танцовщик.

Отчаяние Нуреева не укрылось от других артистов. Но поговорить с ним подошли только Ирина Колпакова, Ирина Зубковская и Алла Осипенко. «Меня отсылают обратно в Москву!» – сказал он им. Балерины расплакались и стали уговаривать его подчиниться. Они пообещали подать протест в советское посольство в Лондоне и потребовать его возвращения в гастрольную труппу. Абсурдные, бесполезные посулы… «Мы все были в шоке, – вспоминала Колпакова. – Мы говорили ему: “Не волнуйся, все будет хорошо”, но, конечно же, сознавали, что ничего хорошего уже не будет. Мы все понимали: происходило что-то непоправимое». Осипенко испугалась, как бы Нуреев не сделал с собой чего-нибудь: «Не делай глупостей! Возвращайся в Москву!» Встретившись с ней глазами, Рудольф вскинул руки со скрещенными пальцами – знак, понятный им всем. Классический жест «небо в клеточку», означавший тюрьму и точку в карьере.

Стрижевский уже поторапливал оставшихся артистов к выходу на посадку. Вот скрылись из виду Сергеев с Дудинской. А люди в штатском начали подталкивать к выходу на взлетную полосу трех балерин. Колпакова с Зубковской даже не посмели оглянуться. Но Осипенко, услышав за спиной плач Нуреева, обернулась. Рудольф бился