вся вышла. У девки теперь новая жизнь, лучше ее не тревожить. Да и не верю я в такую любовь. Поиграл с девкой, да бросил. А тут, ишь, вспомнил. Барин покивал, повздыхал, да и уехал восвояси.

— Значит, Нюшкин отец какой-то барин, — констатировал я и спросил: — А Нюшка-то о том знает?

— Игнат дурак, язык — словно помело, — поморщился Ухтомский. — Трезвый — умница, молчун, а как выпьет, начинает язык распускать. Евдоху он очень любил, и в Нюшке души не чает, а как выпьет, жалеет — мол, сиротка ты, батьку родного не знала, а мамка померла. Ладно, что Игнат пьет очень редко — раз в два месяца, да и в запой не уходит, а иначе бы купец его давно рассчитал.

Ясно. В общем-то, понял я, зачем Ухтомский мне все рассказал. История с происхождением Нюшки все равно всплывет. Получается, моя кухарка может оказаться княжеских кровей? Но, если уж совсем честно, так мне без разницы, кто является ее отцом. Игнат, даже и предпочтительнее. Человек работящий, который дочку любит. А тот хлыщ, что совратил девушку и оставил ее одну, симпатий не вызывал. А князь он, нет ли, то все равно сволочь.

[1] Надеюсь, читатели тоже болтать не станут.

Глава двадцать вторая

Опознание

Я уже решил отправляться восвояси, как в полицейский участок явился канцелярист Илья Волков — вьюноша, лет восемнадцати-девятнадцати, которого Абрютин взял вместо «оборотня», приходившегося родным братом хозяйки гостиницы.

Илья происходил из многочисленного рода купцов Волковых, но в отличие от прочих родичей, не хотел заниматься предпринимательством. Закончил вологодскую гимназию, а теперь рассчитывает получить чин коллежского регистратора и стать во главе канцелярии уездного исправника. У меня, испорченного детективными сериалами о «лихих девяностых», закрадывалась нехорошая мыслишка — не есть ли Илья «казачок», засланный в канцелярию родственниками? Иметь вблизи главного начальника уезда своего человека — неплохое подспорье для купцов. Но, думаю, что Абрютин не глупей меня, а и в девятнадцатом веке такого еще не практиковалось. Правда, вспоминался брат хозяйки гостиницы, «крышевавший» сестренку, но тот нынче в тюрьме.

Канцелярист был мрачен.

— Илья, а тебя каким ветром надуло? — удивленно спросил Ухтомский. Чувствовалось, что работники канцелярии нечасто бывают «в поле».

— Василий Яковлевич меня прислал, вам в помощь, — объяснил юноша.

— Не Василий Яковлевич, а его высокоблагородие, — поправил пристав канцеляриста. — Ты его в разговоре по имени-отчеству можешь называть, а при посторонних только по должности. Или — господин исправник. Усвоил?

— Угу.

— Да не угу, а так точно, — начал сердиться Ухтомский — военная косточка. — Ты мне тут доугукаешь, попрошу у его высокоблагородия, чтобы он тебя мне на недельку отдал. Выбью из тебя кислую шерсть. А самовар кипятить отправлю кого-нибудь из городовых.

— Виноват, ваше благородие, — вытянулся в струнку канцелярист.

Ишь, а ведь побаивается. А что, Абрютин и на самом деле отдаст Илью на воспитание к приставу? А кто тогда нам чай заваривать станет? С другой стороны, с точки зрения дисциплины, бывшему гимназисту полезно побывать в шкуре простого городового.

У англичан, если не ошибаюсь, будущий полицейский обязан два года отработать патрульным, а уж потом его поставят на соответствующую должность. И роли не играет ни его образование, ни происхождение.

— Иван Александрович, — обратился ко мне Волков. — Хотел вам сказать, доложить, то есть, что я по приказу Василия… его высокоблагородия по лавкам прошелся, про пули калибра четыре и два расспрашивал.

— Пули? — наморщил лоб Ухтомский. — А что за пули такие — четыре-два?

Между прочем, господин пристав не поправил канцеляриста, когда тот обратился ко мне по имени и отчеству, а не по чину.

— Наверное, молодой человек хотел сказать — патроны, — улыбнулся я, сам часто путающий понятие — патроны и пули. — И что там с расспросами?

— Приказчик Тугулукова сказал, что было такое, покупала патроны барынька, аккурат два дня назад, как театр приехал, — сообщил Волков. — Именно такого калибра, что для «Смит-Вессона».

— Барынька? — переспросил я.

Неужели Нина Порфирьевна Тенина, то есть, Затыкина? А я ведь вычеркнул ее из списка подозреваемых. Неужели в театральной среде зависть настолько великая движущая сила?

— Совершенно верно, — обрадовался Илья.

— Не совершенно верно, а так точно, — слегка повысил голос пристав. Вздохнув, пояснил: — Волков, ну, когда же ты прописные истины-то поймешь? В полиции служишь, а это почти военная организация. И говорить надо так, чтобы обыватель уважение к нам испытывал. Не мямлить, словно сопли жуешь, а говорить четко и внятно, как положено. А иначе всю жизнь самовары будешь начальству ставить.

Я с некоторым неудовольствием посмотрел на Ухтомского — ну вот, нашел время проводить воспитательные беседы! Но делать замечания старику не стал — не положено. Дождавшись паузы, спросил:

— Илья, а что за барынька? Как выглядит? Во что одета? Возраст, приметы какие-нибудь?

— Так просто — барынька, — вытаращил глаза канцелярист. — Я, как узнал, так и пошел себе. А надо было приметы вызнавать?

— Твою мать! — выругался я. Посмотрев на Ухтомского, сказал: — Пожалуй, сам попрошу господина исправника отдать вам Волкова. Проведете с ним курс молодого бойца. А чай ему пусть Савушкин заваривает, как оклемается. Барынька-сударынька…

— Вот это правильно, — улыбнулся пристав. Повернувшись к Волкову, проникновенно сказал:

— Илья, Череповец наш — город небольшой, но все-таки, не деревня в десять дворов. Допустим, барыньками можно назвать не всех, но сотни две наберется. Ладно, выбросим совсем молодых и слишком старых, но все равно, двадцать, не меньше. И не барыня могла быть, а горничная, которую хозяин за патронами послал. Ежели хозяйка свою одежду отдаст донашивать, так и прислуга за барыню сойдет.

— Ну, если барынька, так барынька и есть, — пожал плечами Волков.

— А ты ее по каким приметам искать станешь? — хмуро спросил Ухтомский.

— Я? — обомлел канцелярист. Однако, быстро нашелся: — А мне его высокоблагородие только с приказчиками приказывал поговорить, вот и все.

Ухтомский вздохнул, показав мне глазами — понаберут всяких образованных, а толку-то от таких? Ну, оперативное искусство и опыт сами по себе не возникает, всему следует учиться. Ничего, парнишка молодой, сбегает в лавку, не переломится.

— Значит, господин Волков, — решил я. — Идешь в лавку, берешь приказчика, и ведешь его в гостиницу «Москва».

— Так